Архив рубрики: Семья

Уроки любви и терпения

Опубликовано автором
Ответить

В тот год выдалась холодная зима, и в день похорон стоял мороз. На кладбище я не поехала: не с кем было оставить  дочку. Вся моя жизнь была целиком и полностью посвящена только ей:  кормления, купания, стирка (памперсы тогда еще не продавали), бессонные ночи. Между только что начавшейся жизнью и ее финалом – огромная  пропасть. У нас в доме пахло стиранными с хозяйственным мылом пеленками, молоком, разогретой печью, утюгом и тем теплым влажным «духом», который обычно всегда  пребывает вместе с младенцем. А в доме, откуда  вынесли покойное тело бабы Таси в последний земной путь, пахло ладаном и безысходностью, которая приходит вместе со смертью, когда уже ничего нельзя изменить. Хотелось бы сказать теплые и благодарные слова, чем-то обрадовать и в ответ увидеть улыбку на лице, но уже нельзя. ..

Я не провожала ее в последний путь и, может быть, поэтому  часто видела потом бабу Тасю во сне живой.  Так часто, что я поверила окончательно: между мной и бабой Тасей – какая-то связь. Судя по немногочисленным ее фотографиям, я очень на нее похожа. И чем больше проходит лет, тем сходство сильнее. Но дело даже не в этом: иногда мне кажется, что она незримо как-то присутствует в моей жизни.

Иногда, чтобы как-то успокоить родных умерших, им говорят, что  близкий человек будет теперь следить за ними откуда-то оттуда, с неизмеримой высоты. Наверное, в этом есть доля истины.

С рациональной точки зрения очень трудно проводить аналогии:  я выросла в  благополучной семье, в любви и достатке, окончила университет, а баба Тася родилась в глухой Уральской деревне, где долго не было даже «лампочки  Ильича». В раннем детстве она осталась сиротой и жила «в людях», и грамоте никогда не училась. Всю жизнь  она не умела ни читать, не считать, а вместо подписи на документах ставила «крестик». Я так думаю, что все грамотные люди казались ей на порядок выше, чем она сама.

Между мной и бабой Тасей  — больше шестидесяти лет, и каких лет!   Она пережила  и гражданскую войну, и раскулачивание, и Великую Отечественную, провожала мужа на финскую войну, а что я? Моя жизнь пришлась на относительно благополучное время, как будто я воплотила в себе  другой, «модернизированный» вариант судьбы бабы Таси.

 

Так получилось, что я стала ее самой последней внучкой. Много лет она жила вместе с нами, поскольку ни мужа, ни дома у нее не было. Возможно, что ей к тому моменту немного надоели маленькие внуки. Баба Тася не была эдакой бабушкой-затейницей: просто присматривала за нами, иногда ругалась и грозилась тапком. Голос у нее был  глуховатый, как будто надорванный. От напряжения, когда она  хотела говорить громко, напрягались жилки на шее. Она была  маленькой: и по росту, и по комплекции, и это обстоятельство никак не вязалось с тем, что  раньше она много работала в колхозе, и механизации никакой не было.

Вечно у нее были какие-то дела на кухне или на подворье, где держали скотину. Я помню ее с морщинками на лице и маленьких очень-очень натруженных руках, в платочке и фартуке поверх платья. Они сидит на стуле, поджав и скрестив ноги, сложив руки, и ничего вокруг себя не видит. То есть она смотрит, но не видит. Даже если кувыркнуться, лечь на спину, подрыгать одной ногой, потом  второй —  никакой реакции.  Даже если тихонько шепнуть: «баба», она все равно не слышит.  Я всегда удивлялась, как можно вот так сидеть: это же невообразимо скучно!

Потом я выросла, еще не совсем состарилась и тоже научилась так сидеть. Это ощущение, когда мимо плывет вечность. Так же плавно и торжественно, как облака в голубом небе. И ты понимаешь, что все мысли и действия по сравнению с вечностью – ничто.  Твои руки уже столько всего переделали, ноги столько ходили, столько перечитано книг и просмотрено фильмов, что сюжеты иных совершенно стерлись из памяти. И привычка жить настолько доведена до автоматизма, что иногда  стирается все удовольствие от процесса.  Любить жизнь всегда и в любом ее проявлении – это большое искусство.

У бабы Таси была крохотна комнатка, без окна, с кроватью и шкафом. В одном ящике она держала «смертное»: новую одежду, тапочки и какие-то «бумажечки» из церкви.  Не скажу, что она была очень набожной, но крестик нательный (очень простой алюминиевый крестик на веревочке) носила и иногда рассказывала нам о Христе и страшном суде. Лично мне рассказы о страшном суде были особенно интересны.

— А какой он, сатана, с рожками? – Допытывалась я.

Баба Тася отмахивалась  и недовольно поджимала губы. Наверное, считала, что грех это. Многое из того, что мы делали (косметика, магнитофон, громкая музыка, мини-юбки) она не одобряла. Стоит добавить, что говорила она по-уральски: скоро и вставляя в речь особые словечки- лисопет, дефки, исть, морошно и так далее. Над некоторыми словечками мы даже посмеивались. Сейчас, если по телевизору выступает какой-нибудь артист с Урала, я просто «приклеиваюсь» к экрану и  «упиваюсь» этим особым ритмом и строем  «окающей» северной речи. Для меня она звучит, как музыка.

Помню, как один раз она достала заветный сверточек со «смертным», разложила «бумажечки» со святыми ликами на стол  и объяснила, какую нужно  положить ей на лоб, какую- на руки, и что вообще нужно делать, когда она умрет. Честное слово, я  не знаю, сохранились ли те «бумажечки» до ее смерти, поскольку потом мы много раз переезжали.  В тот момент, когда баба Тася рассказывала про свои похороны, она уже готова была умереть. А  потом прошло еще лет двадцать: незапланированных ею лет.

Возможно, какая-то часть ее умерла уже в тот момент, когда принесли  известие о том, что ее муж без вести пропал на фронте.  Она очень долго ждала и надеялась, что он вернется, как приходил однажды с финской войны.

Моя мама рассказывала, как это было. У нее как будто предчувствие какое-то было. Вечером, сидя в доме, она услышала  стук калитки, и, не удержавшись, радостно закричала:

-Тятя идет!

-Что ты болтаешь, какой тятя, — возразила ей мать.

Дверь открылась — и на пороге стоял он: осунувшийся, обросший, но с такой знакомой улыбкой на лице!

Короткое счастье бабы Таси было непростым, выстраданным.  История, которая  по накалу страстей не уступает  поэмам Шекспира. На «вечорке» ее жених сел на колени к другой. Она так крепко заревновала и рассердилась, что  сразу же согласилась выйти  за  парня из их деревни, который уже давно не прочь был посвататься.  После свадьбы  молодая жена тайком убежала к своему суженому: только к нему лежало сердце.  Они могли бы жить долго и счастливо, если бы не потрясения, которые пришлись на их жизнь.  В общем, осталась баба Тася на долгие-долгие годы одна. Поэтому готовилась  к смерти намного раньше уготовленного срока.

Когда она была уже в преклонном возрасте, мама никак не могла оформить ей пенсию.  Колхозный стаж ничем не подтверждался и как будто даже не имел значения, а со своим настоящим мужем она не была зарегистрирована и носила фамилию первого мужа, с которым не жила. Понадобилось немало усилий и времени, чтобы доказать сам факт их совместного проживания и то, что она – вдова  участника Великой Отечественной войны.

Но с того момента, как бабе Тасе стали приносит ежемесячно  скромную пенсию, ее жизнь ненамного изменилась. Познав голод и лишения, в еде и одежде была она  нетребовательной. Про какие-то развлечения и поездки я вообще не говорю.

После того, как выросли внуки, она нянчилась уже с правнуками.  К этому времени она уже плохо видела.  Бабе Тасе сделали операцию на глазах, удалив катаракту, и потом она ходила в  очках с толстенными линзами, которые до безобразия увеличивали глаза.

Маленькая племянница, когда ее брали на руки, иногда  хлопала обеими руками по лицу. Особенно часто она это проделывала с бабой Тасей.

— Старых-то никто не любит, — говорила она грустно.

Баба Тася прожила долго, и почти до последнего момента, как говорится, оставалась на ногах, не любила сидеть без дела.  Когда она слегла, и мы ходили к тете навещать ее,  жалела, что не успела почистить сковородку. Так она и осталась закопченная. А в другой раз, предчувствуя уже свою скорую кончину, как бы просила у нас прощения, что умирает зимой.

— Дефки-то пусть не ходят на кладбище: измерзнут все…. – говорила она.

Это так: она всегда  заботилась о нас так, как могла, не требуя ничего взамен. Я помню, как она приносила лекарство мне каждое утро: алой с медом, и как грелась со мной над картошкой.  Это такое уральское прогревание, когда под одеялом ставят кастрюльку с только что сваренной  «дымящейся» картошкой, и нужно нагинаться как можно ниже над кастрюлькой. Одна я ни за что не соглашалась на такую «экзекуцию» в темноте под одеялом. Что там говорить: впечатления и ощущения моего детства, самые яркие и памятные, связаны с ней – тихой и скромной бабой Тасей. Наверное, такая бабушка была не только у меня. Сами того не подозревая, своим примером они учили нас терпению и любви. Нам повезло: имея такой «багаж» за плечами, мы можем теперь идти по жизни и без ущерба для себя  отдавать это другим людям.

к 70-летию депортации советских немцев

Опубликовано автором
1

Потерянная родина

От его маленькой родины ничего почти не осталось.  Вместо домов – полуразрушенный фундамент, вместо улиц – пыль и бурьян, вместо счастливых безмятежных картин детства – отрывочные  и обжигающие душу воспоминания.

Спустя почти семьдесят лет мой отец – Дорн Эрик Эдуардович все-таки вернулся в родное село Вальтер, которое после войны стало именоваться Гречихино. О прежних временах здесь напоминала только кирха, которая уцелела каким-то чудом. Поблекшие облупившиеся купола бесстрастно взирали в небо.

Он и не мог помнить родину: когда советских немцев вывезли отсюда, отцу было всего лишь  три года.  Он стал одним из  почти что 179 тысяч детей, которые подверглись депортации. Всего же потенциальными пособниками фашистов были признаны 377 тысяч граждан немецкой национальности. С этого момента  с ним обращались как с настоящими преступниками. Огромное количество узников ГУЛАГа было призвано в ряды советской армии. На их место  попали новые «рабы» — советские немцы. Чудовищная уничтожающая  машина работала теперь  против них.  Цель ясна и понятна: уничтожить морально и физически.

То, как они покидали дом, отец не помнит. Позже родные рассказывали, что весть о выселении для них была как гром среди ясного неба. Сентябрь для земледельцев  — это то время, когда день год кормит. Еще не собрали весь урожай, не намололи муки, из которой пекутся  чудесные сдобные пироги и делаются галушки.

Накануне отъезда  в страшной суматохе женщины старались напечь побольше хлеба в дорогу, а мужчины забивали свиней. Коровы, бычки, козы, куры- вся эта живность осталась на произвол судьбы.  Во дворах  страшно выли собаки.

С собой много не возьмешь, но  мама отца – Лидия Ивановна ни за что не захотела оставить швейную машинку «Зингер».  Позже эта машинка помогла им выжить на севере: поскольку не было обуви, из старой одежды тетушка шила толстые «бурки». Иногда принимала заказы, за которые платили едой. Но это было уже потом, когда их привезли в поселок Горки  Ямало-Ненецкого автономного округа, где помимо коренных жителей – хантов жили, а точнее выживали, только всякие ссыльные. Севернее — только белые медведи.

До этого вся семья: мама Лидия, отец Эдуард и двое сыновей: Эрик и  Володя  целый год прожили в селе Паново, на постое у русской семьи. Потом отца забрали в трудармию, на лесозаготовки где-то под Омском, а  мать с сыновьями посадили на теплоход, который плыл по Оби около десяти дней.  Маленький Эрик убегал на палубу, ложился на живот и смотрел, как нос судна «разрезает» волны. Он мог так лежать  долго, пока не  поднималась суматоха из-за его исчезновения.

Когда они  прибыли на место, их разместили в местном клубе.  Сдвинули  скамьи сиденьями вместе, спинками поврозь, чтобы  на них было можно лежать. Одно из самых ярких воспоминаний детства:  женщины, а вместе с ними и мама, ушли на работу, а  в клубе оставались дети под присмотром пожилой  немки.  Неожиданно началась гроза.  Гром гремел  и молнии сверкали так, как будто наступил конец света.  Испуганная ребятня забилась под скамейки, некоторые  громко плакали. Конец света не наступил: просто это был конец их относительно спокойной и размеренной жизни. Им предстояло пережить самую страшную и суровую зиму в их жизни и не умереть от голода.

Из клуба нужно  было куда-то расселяться, и женщины  на склоне холма начали рыть землянки. В наспех  обустроенной  такой «норе» жили по пять-шесть человек, спали на чем придется.

Вообще-то  немецкие семьи привезли сюда на рыбный промысел. Женщины сами гребли веслами, вытаскивали сети, — одним словом, выполняли работу, которая не каждому мужчине по силам.  После двух  лет работы на веслах заболела ревматизмом тетка, слегла, а вскоре и умерла. Матери повезло больше: ее поставили поваром в детский сад. Но вечером она вместе с другими шла грузить рыбу. Один раз по шатким мосткам  она не удержала в руках тачку, которая резко потянула ее в сторону, и упала прямо  в холодную воду.  Будучи в  теплой одежде, мать все-таки сумела доплыть до берега.  Вернулась домой  мокрая, озябшая.

— Ничего. Ничего страшного, —  успокаивала она мальчишек, едва шевеля посиневшими губами.

Рыбы ловили и грузили много, но ее под страхом смерти брать было нельзя. Только иногда  тайком  рыбу приносили русские ссыльные, да из столовой матери разрешали взять рыбьи головы и  кости, из которых она варила холодец. Иногда кто-нибудь полулегально приносил  из зверосовхоза  замерзшие тушки лис. Вообще-то в лучшие времена лис не ели, от них брали только мех. Теперь и они были навроде деликатеса. Если уж совсем ничего не было, ели картофельные очистки.  Особенно тяжело пришлось, когда мать потеряла продуктовые карточки, которые выдавали переселенцам. Это мучительное чувство голода, которое не покидает даже во сне. Лучше не думать о еде, но в воображении рисуется тарелка с галушками, ломоть ароматного хлеба с вареньем…

В Горки с большой земли пароход с провизией прибывал только один раз в год повесне.

Это  был настоящий праздник: взрослые и дети таскали мешки и коробки. Иногда, уже после войны,  в коробках оказывались помидоры и огурцы. После распределения витаминное лакомство съедалось очень быстро. Самая распространенная болезнь,  от которой страдали все переселенцы, —  цинга. Многие умирали, не выдержав столь суровых испытаний голодом и холодом.  В этом отношении детям было проще. Их запаса жизненной энергии и устремленности в будущее вполне хватало для того, чтобы не падать духом. В Горках семья прожила до  1956 года. К тому времени они уже построили свой дом, о котором стали задумываться, когда приехал отец.

Другая жизнь

Эдуард Христианович попал  в трудармию где-то под Омском. Рассказывал, что держали их как преступников за колючей прволокой. Стерегли с собаками, оружием, выгоняли на поверку. Работали по двенадцать часов в сутки. Кормили плохо. Когда стояли морозы, бараки толком не прогревались. Иногда вечером улягутся на нары, а утром уже проснутся не все.  Трудоармейцы привыкли к смертям. Иногда они  скрывали  труп, чтобы на умершего дали паек.

У Эдуарда Христиановича был  свой секрет, который  помог ему продержаться в этом аду как можно дольше. Вечером он снимал с ног намокшие портянки и расстилал их на нары. Под теплом его тела они высыхали к утру, и он выходил на работу с сухими ногами. Он хорошо усвоил это правило: ноги нужно держать в тепле.

Когда стояли  сорокоградусные морозы и эта уловка не помогла. Однажды он упал прямо по дороге к лесозаготовкам.  Конвоиры  презрительно глянули в сторону доходяги и решили  с собой не тащить. Может, звери какие лесные «подберут».

По воле случая его случайно обнаружила у дороги женщина из деревни.  Бог знает как (наш дед был высоким и жилистым) она дотащила его до дома и выходила, поставила на ноги.

Когда он немного окреп, то сам ушел обратно в лагерь. Некуда ему было податься без документов. Да и не хотел подвергать опасности русскую женщину.

Весной стало полегче. Эдуарду Христиановичу даже разрешали иногда покидать лагерь. Он числился на хорошем счету  как работник, поскольку был умелым столяром и плотником.  Своей спасительнице он иногда приносил дров и помогал по хозяйству.

Получается так: государство с  его сталинским режимом обрекло деда на смерть, а спасла обычная женщина  из народа, которая увидела в нем не врага, а несчастного умирающего человека. Я думаю, что огромное количество советских немцев выжило  только благодаря  простым русским людям, которые разделяли с ними и кров, и скудный кусок хлеба. Ну не были они для них пособниками врага!

Деда отпустили на побывку к родным только в 1947 году. Он очень не хотел уезжать,  и они добились, чтобы  руководство рыболовецкой артели «выписало» его себе как  столяра.

Дом они себе построили деревянный, добротный.  С утра отец уходил на работу и оставлял сыновьям  штабель досок, которые нужно было  отстрогать рубанком. К вечеру болели руки и спина, а у верстака лежал ворох стружек. В это время отцу было девять лет.

На скудной северной еде ростом он не выдался, но всегда мог постоять за себя. На севере слабохарактерные вообще не выживают. Весил он всего-навсего шестьдесят килограммов, но  таскал семидесятикилограммовые мешки с мукой на спине.  В одну навигацию его взяли на судно матросом. В тот раз он сумел  контрабандой привезти домой целый мешок муки.  Это был самый ценный трофей, который удалось ему добыть!  Муку принесли ночью и спрятали.

После всего, что с ним произошло, родители  много чего боялись и не хотели вспоминать и рассказывать, как все было. Как ехали в  «телячьих вагонах», облитых нечистотами, которые выплескивали на ходу поезда. Как умирали их близкие и родные, как замерзали и голодали.  Мой отец и его брат  уже не говорили по-немецки, как их родители. В них «вытравили» все, что напоминало бы о их национальности.

Дедушка с бабушкой долгое время прожили в поселке Глубокое Восточно-Казахстанской области.  Я помню, как мы приезжали к ним в гости. В доме у бабушки всегда была идеальна чистота и порядок. На высоких перинах торжественно  лежали подушки под кружевными накидками. Тишину дома нарушал только бой часов, которые мне казались ужасно громкими.  Дом бабушки с дедушкой с занавесями, накидками и закрывающимися ставнями мне напоминал какой-то музей, где нельзя громко кричать и бегать.

Дедушка что-то вечно мастерил в своей мастерской, а бабушка в летней кухне готовила что-нибудь вкусненькое. Она очень хорошо готовила немецкие блюда: капусту со свининой и булочками, которые «созревают» на пару, пироги с «крошками» и еще много всякой вкуснятины.  Некоторыми ее рецептами пользовалась и моя русская мама, и я до сих пор.

Бабушка разговаривала по-русски с акцентом. Я помню, как она мне говорила:

— Бог не дал мне девочку.  У меня одни мужчины. А тебе надо кушать побольше…

При этом она смотрела на меня с каким-то сожалением. Мне казалось, что я такая маленькая и худенькая не оправдываю ее представление о  хорошей девочке.

Бабушка Лида умерла от рака, когда они уже переехали к нам, в Волгоградскую область.  Дед  Эдуард  больше десяти лет жил один. Он привык справляться с трудностями. Когда продуктов в магазинах не было, и их давали по карточкам, дед  ночью занимал очередь за молоком и  стоял в длинных очередях, где отоваривались карточки. Он продолжал выживать.  Он не мог сидеть дома без дела. В свои девяносто лет он каждый день ходил по гостям и по магазинам. Только когда у него заболела нога, он слег и больше уже не поднялся. Такой вот сущий пустяк подвел нашего несгибаемого деда.

Отцу сейчас  семьдесят три года.  Он тоже не привык сидеть без дела. Вечно что-то мастерит, ремонтирует, пилит, строгает. В своей жизни он построил не один дом и посадил не одно дерево. Несмотря ни на что он сохранил в своей душе этот настрой на добро и созидание.

Валентина Дорн

Семейная память

Опубликовано автором
Ответить

Умер дед – остановились часы. Деревянные часы с маятником ему подарили, когда уходил на пенсию. С тех пор они и висели на стене. Много лет, потому что деду было за девяносто. После смерти бабы Лиды он жил бобылем. Сам управлялся по хозяйству, готовил всякие немецкие блюда и суп из сухофруктов. Когда были еще очереди, то постоянно ходил по магазинам, выстаивая часы и «добывая» молоко, сахар, макароны. Был он высокий, сухопарый: ни грамма лишнего веса. Одним словом, несгибаемый дед. В постель его уложила пустяковина: распухшая нога. Как только он слег, все пошло-покатилось к худшему исходу. Больше он не смог подняться.

Последнее время он уже не мог вспомнить имена своих правнуков. Видимо, это свойство стариковского разума: помнить то, что было полвека назад, но забывать, что было вчера. Когда дед молча сидел на стуле, у него дергались сами по себе пальцы сложенных рук. И иногда казалось, что он смотрит не вперед, а куда-то внутрь себя. Деду было что вспомнить. Он прошел через то, откуда многие не возвратились. Он выжил, потому что, я же говорю, был несгибаемым.

Отец рассказывал, что до войны они жили в селе Вальтер Саратовской области. Там была республика немцев Поволжья, которых переселил на русскую землю давным-давно, еще в Екатерининские времена. Удивительное дело, но даже по прошествии стольких лет у немцев сохранилась своя культура и уклад жизни. Мои дедушка и бабушка между собой говорили только по-немецки, а уж писать по-русски могла только бабушка. Да и то с громадными ошибками. Это была какая-то «смесь» из русских и немецких слов.

Жили русские немцы зажиточно: строили каменные дома, держали хозяйство. Наверное, просто потому, что не привыкли лениться. Из этих самых домов со всяким добром их и стали выселять, когда началась война. В поселке Куйбышев я однажды познакомилась с пожилой женщиной, которая была в Вальтере сразу после выселения. Она рассказывала, что это было странное и удивительное зрелище. Село вымерло, как после атомной войны. Кудахтали куры, лаяли собаки, мычали в загонах бедные брошенные коровы, а людей не было. Дома стояли открытые: хоть заходи и бери, что хочешь. Рассказывала, что сердце разрывалось от жалости. Ведь целые семьи выслали. Вместе с детишками. В домах некоторых качались пустые люльки. По тому, как она все это говорила, я поняла: решение о депортации уж точно не было волеизъявлением народа. Большинство русских, наверняка, относились к ним хорошо: ведь они были свои, советские немцы. В стране, в которой в годы репрессий «положили на плаху» столько русской интеллигенции (лучших ее предствителей) не могло и речи быть о милости.

Семье не только выслали: их разлучили. Деда отправили в трудармию, в бабушку с двумя детьми – на север, в местечко, которое называлась Обьская губа, что под Салехардом. Там их, казалось бы, не ждало ничего, кроме гибели. Отцу в это время было четыре года, а его старшему брату – шесть. Когда высадились с теплохода, каждый из них нес немного вещей. Отец, например, тащил незаменимую и нужную вещь – горшок.

Их привели в поселок, в котором жили по преимуществу одни ссыльные. Сначала поселили в маленьком клубе, слишком тесном для такого количества людей. Сказали, что если не нравиться, то пусть роют землянки. Женщины «засучили рукава» и стали рыть длинную «нору» вдоль оврага. От нее потом – углубления вглубь холма. В землянках обязательно складывали печки. Нельзя сказать, чтобы такие темные подземные жилища отличались комфортом, но это был их единственный шанс выжить в суровых северных условиях. Питались чем придется: замороженными овощами, рыбой.

Наверное, оттого, что даже мороженой картошки не было вволю, отец и не выдался ростом. Тем не менее, это не мешало ему вступать в драки. Драться он хорошо научился. Когда его дразнили «фашист! Немец!» – незамедлительно пускал в ход кулаки. Дрался и за себя и за старшего брата. Отчаянно. Так, что потом все стали бояться «задевать».

Дед приехал к ним спустя годы после войны, да и то на побывку. Он должен был вернуться назад, но предписание свое не выполнил. Потом боялся, что за ним приедут и заберут. Трудармия — это только так называлось. На самом деле это была настоящая «зона» с колючей поволокой, охраной, бараками. Он жил вместе с заключенными, и каждое утро должен был выходить на работу. Условия были самые суровые: если кто-то заболел и не мог работать, то его переставали кормить. Однажды это произошло и с дедом. Полуживого, его просто выбросили за забор умирать. Обычная русская женщина, подобная тем, на которых свет держится, подобрала его, дотащила к себе домой и стала лечить. Когда дед выздоровел, то он вернулся обратно в зону. Почему? Да потому что бежать было некуда: кругом тайга. И документов у него не было. Вся статья, что на каком-нибудь посту его поймают и расстреляют. С тех пор лагерное начальство стало отпускать его в поселок. Время от времени он наведывался к той самой женщине. Помогал ей дров нарубить, крышу отремонтировать. Был он хорошим столяром.

Только в конце пятидесятых годов немцам разрешили выехать в Казахстан, который надо было кем-то заселять. Некоторая его часть превратилось в республику репрессированных: и немцев, и русских. Но в армию все-таки братьев не взяли. К большому огорчению. В то время это считалось чем-то вроде позора. Особенно перед девчонками. Но можно сказать, что этот свой «изъян» отец компенсировал тем, что отлично играл на гармошке. Гармонисты вообще тогда были в почете: без них какие же танцы или свадьба. Все же есть на свете справедливость: бог или судьба наградили его музыкальностью, такой основательной мастеровитостью и сообразительностью. Жизнь сложилась, несмотря на то, что многие двери, так же как для мнимых «врагов народа», были закрыты для него.

Удостоверение реабилитированного отец получил, уже будучи пожилым человеком, а дед — так вообще перед смертью. В память о нем остался альбом с фотографиями. Да еще настенные часы. Делали же раньше вещи: никаких батареек не надо, все идут и идут, покачивая маятником. Когда часы забывают завести, и они останавливаются, то на душе у меня становится тоже как-то тревожно. Я же помню: умер дед – остановились часы.

Валентина Дорн

Сказочки для Никиты

Опубликовано автором
2

Пришелец

Никита не любил игрушки: только «дельные» вещи. Он мог, например, целый день таскаться со старым фотоаппаратом, каким-нибудь разваленным фонариком, засушенной стрекозой или прутиком, который принес из леса. Коробки, листики, фантики, яркие упаковки – все это ему было безумно жалко выкидывать. Свое «богатство» он складировал под кроватью вместе с игрушками. В отдельном чемоданчике у него хранилось «оружие»: вернее то, что от него осталось. В другом – машинки и солдатики: раненые вместе с боеспособными. Иногда под кроватью накапливалось столько всего… И тогда мне приходилось «запускать лапу»: вытаскивать и отсортировывать. На вопрос «тебе это надо?» Никитка отвечал одно и то же: «надо!»

Кажется, была среда или четверг. Возле кровати «выросла» целая гора «мусора с моей точки зрения», а ящики и коробки с игрушками стояли рядом. В самом уголке я заметила еще одну: серую такую, картонную – ничего примечательного.

«Наверное, там какие-нибудь обломки от мобильников или склад гусиных перьев, ракушек, булыжников – все что угодно может быть», — подумала я.

Коробка открылась как будто сама: стоило прикоснуться к крышке. Со дня на меня глянули два блестящих глаза.

— Никита!- В ужасе закричала я. – Иди-ка сюда.

За моей спиной послышалось мерное сопение.

— Это кто?

Никита посопел еще для порядка, потом потянул коробку к себе.

— Он мой?

— Ну, я не знаю…

— Он же под моей кроватью завелся – значит, мой.

— Подожди. Надо еще проверить: может, он грязный, или блохи. А может… он кусается?

Крышка сама собой оказалась в моих руках, а потом на коробке. Когда я приподняла ее через несколько мгновений, в коробке ничего не было.

— Ну вот!- Возмутился Никита, — упустили пришельца.

— Почему пришелец?

— Ну, он же пришел к нам откуда-то – значит, пришелец… А давай ему миску с молоком поставим под кроватью. Есть захочет- придет.

— Ну да, только мисок с молоком и пришельцев под твоей кроватью не хватало…

Из детской я выходила с опаской: мне казалось, что в любой момент из-под дивана или любого угла может выскочить пришелец.

Уши-лопоуши

За окном лаяла соседская собака, и светили звезды. Детские передачи по телевизору закончились – это значит, что Никитке пора спать. Дурную привычку есть перед сном, он компенсирует всеми остальными: чистит зубы, убирает игрушки, умывается. Правда он тянет время, и из-за этого вечер становится безразмерным и сильно натянутым. Но заканчивается он хорошо: чтением книги.


Кажется, в тот раз мы читали «Волшебника изумрудного города» или «Алладина», как вдруг в самом интересном месте раздался странный звук. Из-под кровати. Кажется, из угла, где стояла картонная коробка, которую мы засунули порожняком обратно.

Представьте себе звук пикирующего бомбардировщика и переливы нескольких колокольчиков, и легкий скрежет колеса телеги, и еще сверчок за печкой. Это было что-то среднее, переливчатое и приглушенное.

У Никитки слегка округлились и заблестели глаза, и он стал медленно сползать под кровать.

— А вдруг укусит! – предупредила я.

— Да он не кусается! Он поет!

— Это он сейчас не кусается…

Никитка взял фонарик, и мы оба засунули головы под кровать. Было видно, что из картонной коробки свешиваются какие-то платочки. Как только мы завозились и «зашикали» друг на друга, звук пропал, а платочки засунулись внутрь.

Я вытащила коробку на середины комнаты, но не решалась ее открывать.

— Давай, лучше еще почитаем, а потом посмотрим, – предложила я.

— Давай!

Как только мы добрались до середины очередной главы, звук опять «включился». Более того, краешек приоткрылся, и оттуда высунулось огромное мягкое ухо, похожее на крыло, или крыло, похожее на ухо.

Я продолжала читать, а Никитка осторожно приподнял крышку. В следующее мгновенье уши пришли в движение, запорхали, как крылья бабочки, и странное невиданное существо устроилось на потолке прямо над моей головой. Теперь оно потихоньку мурлыкало и жмурило глаза на картинку. Надо сказать, вполне человеческие, разумные глаза. Наверное, ему понравилась сказка.

— Цыпа-цыпа, кис-кис, гули-гули, – позвал Никитка и встал на кровати во весь свой полный незначительный рост.

Существо шумно вздохнуло, сделало круг под потолком, потом прошлось по полу (оказывается, длинные уши могут служить и ногами) и преспокойно протиснулось в коробку, плотно закрыв за собой крышку.

— Ну, все, – сказала я, — значит, пора спать. Видишь, Пришелец хочет отдохнуть в своей коробке.

Никитка согласился, подсунул под ухо одеяло и разрешил мне выключить свет. Не знаю, что происходило в его комнате этой ночью, но мне казалось, что я слышу мурлыканье и хлопанье крыльев.

Кузин друг или враг?

Как выясенилось, странности казались не только мне. Ранним утром кот Кузя столкнулся с очевидным-невероятным. С утра он решил попоить воды, и направился в ванную, дверь которой обычно ловко открывал своим носом. По мере приближения к двери, он все сильнее и сильнее приседал на своих лапах. Видно было, как у него ходят лопатки под шкурой, а хвост он держал параллельно полу. Через щелку было видно, как по ту сторону мелькнула какая-то тень.


-Наверное, мышь, – подумала я.

Мы с Кузей приготовились. Резким движением я толкнула дверь, которая, отскочив от косяка, чуть не стукнула мне в лоб. Вместе с Кузей мы стояли уставившись в одну точку: сверху на рамке зеркала сидел пришелец. Кузя занервничал: он становился на задние лапы, жалобно и призывно мяукал и маячил хвостом. У него так бывало, когда вдруг заметит на верхней ветке воробья. Понимает Кузя, что у него лапы коротки, а воробья ну очень хочется.

Пришелец, наоборот, не обращал на кота никакого внимания. Его крылья-уши влажно блестели, а несколько волосков на морде были аккуратно причесаны.

«Может, он разумный, – подумала я, – речь нашу понимает. Только не говорит почему-то. А чем, интересно, его кормить?»

По поводу кормежки Никитка решил просто:

— Конфетами.

— Почему конфетами-то?

-А кто от них откажется?

— Да уж, от такой «диеты» у него только зубы испортятся, но уши в трубочку свернутся.

Пока мы рассуждали, как за ним ухаживать и чем кормить, Пришелец исчез. Никитка ждал и искал его целый день. Он без конца вытаскивал и открывал картонную коробку, но она оказывалась пустой.

— Ну, пожалуйста, Приша, появись. Я тебе отдам всех солдатиков и робота. Он ходит – надо только батарейку новую вставить, — уговаривал он коробку.

За этим занятием и застал его вернувшийся с работы папа. Никитка даже не спросил его «что принес?». Поэтому папа ужасно удивился и спросил у меня:

— Что это с ним? Не заболел?

— Да нет. Это он пришельца вызывает.

— Кого?

— Пришельца. Маленького такого, с большими ушами.

-Чебурашку что ли?

— Причем здесь Чебурашка? – возмутилась я.

— А при том, что вам телевизор надо меньше смотреть. Тогда и пришельцы не будут появляться, — в свою очередь возмутился папа.

Вечером история повторилась. Мы опять читали, и на второй странице Приша «вынырнул» откуда-то из тумбочки. Он опять свистел, шелестел и присвистывал – пел по-своему. А может, даже танцевал на потолке, если всякие «фигуры» на потолке можно назвать танцем. Мы не могли удержаться от смеха. Под конец случилось и вовсе невероятное: Приша плюхнулся на колени Никитке и разрешил себя погладить. Он почти ничего не весил, будто состоял из тончайшего материала: голова и два уха, которые одновременно служили крыльями, ногами, руками. При сильном ветре он мог улететь под ними, как под парусами.

Дно серой коробки мы застили мягкой фланелевой тряпочкой, и положили Пришу туда. Никитка ни за что не хотел убирать коробку с кровати.

Наш папа, который все это видел, заявил, что это какое-то мутирующее существо. Возможно, доселе невиданная моль. Слишком много лишнего «мусора» в доме – вот оно и завелось. Так всегда получается.


Какие сказки любит Приша

Мне показалось, Что Никитка и Приша научились разговаривать. Один раз, например, я подслушала такой «диалог»:

— Приша, ты играть любишь?

— Я – тоже. Давай в казаков- разбойников?

— Ну, тогда в морской бой…

— Ну да, ты писать не умеешь… Это ничего. Я тоже плохо еще пишу. Мы с тобой вместе на следующий год в школу пойдем. Посажу тебя в портфель, ты уши свои свесишь и слушать будешь.

Проша что-то согласно прощелкал.

— Тогда давай лучше мультики смотреть.

Для Никитки мультики – это «наркотик». Он может смотреть их и час и два, под конец расплываясь на диване, как амеба.

Почему-то телевизионные дяди и тети считают, что шестилеткам, типа нашего Никиты, надо смотреть «войнушки» и «стрелялки». Вот он их и смотрит.

В тот раз шли какие-то звездные войны. Существа устрашающего вида и люди в скафандрах воевали между собой. Зеленые монстры лопались на экране, оставляя зеленые лужи.

Сначала Приша смотрел на экран удивленными глазами. Потом закрыл их ушами и сжался в тонкий стебелечек. Потом что-то внутри его невесомого тельца «взорвалось». Он стал метаться из окна в угол с душераздирающим криком.

— Быстрее выключи телевизор! – Закричала я.

В этот момент входная дверь открылась: пришла бабушка. Приша стрелой вылетел в дверь и раскрытое окно. Он будто бы «растворился» в небе. Мы с Никитой стояли и с ужасом смотрели ввысь.

—Что это у вас: летучие мыши завелись?- Спросила бабушка.

Нам с Никитой не хотелось ничего говорить. Ну а когда наступил вечер, я не выдержала:

— Он вернется. Прилетит послушать сказку.

Глаза у Никитки заблестели с надеждой.

— Приша – мой брат – предупредил Никитка. Потом спросил:

— А что такое брат?

Вечером нас ждало разочарование. Я прочитала две сказки, но Приши не было. Напрасно мы заглядывали под кровать и два раза открывали окно. Все было напрасным.

-Мне приснился сон! – С утра радостно заявил Никита. — Приша вернулся. Он просто улетал отдохнуть. И еще: он просил нас говорить потише, а то ему очень громко. И еще он мне улыбался.

Когда я готовила ужин, Никитка потянул меня за руку в свою комнату. В коробке на фланелевой тряпочке как самое премилое на свете существо сидел Приша. Мы с Никитой сели напротив него. Внезапно свет два раза мигнул и погас, раздался едва слышный щелчок.

— Я расскажу вам сказку, — немного писклявым негромким голосом сказал Приша.


Пришина Сказка

— Вы видели лунную дорожку? Это когда лунный свет падает на воду. А иногда он падает сверху «столбом». Внутри него кружатся мотыльки, ночные бабочки и пыльца, и все серебрится желтым светом. Я тоже кружился в лунном столбе и слушал музыку ночи. Это когда звезды разговаривают между собой и стрекочут кузнечики, и спят деревья. Нас было много: очень много. Если бы мы выстроились в ряд, то могли достать бы до луны Мы жили в лунном свете. Водили по ночам хороводы и разговаривали между собой. Не так, как люди разговаривают. Для этого нам не нужно издавать звуков. Днем мы становились совершенно прозрачными, и поэтому нас никто не видел. Мы были счастливы и думали, что так будет вечно. Ведь луна появляется на небе каждый день.

Но однажды случилось вот что: со всех сторон к лунному столбу стали приближаться черные тени. Они «вынурнули» откуда-то из-под земли во время лунного затемнения. Они становились все больше и больше. Потом они стали «пожирать» ночные тени и лунный свет и все, что в него попадало. Мы пытались ускользнуть вверх. Я мчался наверх к самой луне и, оглядываясь на землю, видел лишь сплошную темноту. Это был час тьмы. Я очень устал: ведь мы не приспособлены для того, чтобы летать в космическом пространстве. Я ослабел и начал падать вниз. Не знаю, сколько времени прошло, но я очнулся при дневном, а не лунном свете и увидел перед собой человека. О ужас! Мое тело было не прозрачным. Поэтому он увидел и подобрал меня.

Мне очень повезло: это был необыкновенно добрый и мудрый человек. Жил он в лесу с собакой Томми и другими животными, которых кормил. Сначала он принял меня за животное и тоже пытался кормить. Вообще-то мы питаемся лунной энергией. И еще у нас есть одна особенность: когда мы сопрткасаемся с каким-то существом, то становимся похожи на него. Постепенно я стал похож на того человека. Научился ходить, говорить и даже читать. Но больше всего на свете я люблю сказки: добрые, со счастливым концом. У них такой сладковатый вкус, и воздух вокруг становится немного розовым. Однажды я пролетал мимо вашего окна и почувствовал сказку. Потом я каждый день стал прилетать. Я знал: сказка начинается, когда едва-едва всходит луна.

— А что стало с тем человеком?- Спросила я.

Приша шумно вздохнул и опустил голову:

— Люди живут так мало… Он умер от старости. По вашему человеческому исчислению ему было около ста лет.

— Значит, теперь у тебя нет хозяина? – Встрял Никитка.

-Хозяина?- Удивился Приша. – Хозяин это у домашних животных, а я — совсем другое.

-Кто же ты?

— Теперь я уже не знаю. Когда мы дружили с Томми, у меня даже отросли усы и стали появляться когти.

-А как тебя называл тот человек?

— Он называл меня Лунный свет.

— А можно мы будем звать тебя Приша?

— Ну, если вам так хочется…

В это вечер в детской еще долго горел свет. Никитка уговаривал Пришу остаться с нами. Чего он только не «наплел»: что скоро сам будет ему читать сказки и научит его играть в компьютер и заставить Кузю дружить с ним. Это ничего, если у Приши вырастут когти и шерсть. Он, Никитка, любит всех: и папу, и маму, и Кузю, и Пришу, если даже они сердятся.

Меняется распорядок

Раньше Никитка любил с утра долго валяться в постели. Теперь он вставал чуть свет и первым делом вытаскивал заветную коробку. Другое дело, что Приша не всегда там обнаруживался. Он-то никогда не спал. Однажды утром он напугал меня до смерти, повиснув вниз ушам на дереве возле дома. Я подняла голову – и прямо перед собой увидела глаза. Причем до ужаса похожие на Никиткины. Это по их поводу я говорила: «Нет, ну вы посмотрите: зачем мальчишке такие голубые глаза с длинными черными ресницами?» Теперь они взирали на меня с ветки. Такие умилительно- прелестные. Хоть сейчас бантик на голову –и на конкурс красоты.

Пока я собиралась с мыслями, сзади раздался Никиткин голос:

-Приша, ко мне!

Раньше Никитка все время просил у нас собаку. В последнее время и дня не проходило, чтобы он не вспоминал об этом. Теперь воображаемая собака отошла на второй план: у него был Приша. И друг, и собака, и пришелец в одном лице. Несмотря на странности, это была дружба. Приша отлучался все реже и ненадолго.

— Куда ты летаешь?- Спросил его Никитка

— Ищу своих братьев.

— А где они?

— Не знаю. Один раз, когда пролетал над морем, мне показалось, что я увидел брата в лунном свете.

— А потом?

— Потом он исчез. Как будто нырнул в воду

— Приша, – оживился Никитка, – а ты можешь под водой жить?

— Не знаю…

В то время, когда я спокойно резала свеклу для борща на кухне, в ванной комнате кто-то очень шумно плескался и вскрикивал. Забыв бросить нож, я «подлетела» к двери. Перед тазиком с водой стоял Никитка и Пришей в руке. С них обоих стекала и капала вода.

— Что-то не получается, — сказал Никитка, вытирая ладошкой лицо.

_ Что не получается?

— Да вот мы с Пришей хотели узнать, может ли он жить под водой. А он… не тонет.

— Зачем под водой? – удивилась я, – он же не рыба. Хотя может быть… Давайте еще раз попробуем.

Действительно, вода не хотела принимать Пришу. Он всплывал как поплавок, щурился и отплевывался. Когда мы делали последнюю попытку, дверь ванной комнаты неожиданно приотворилась. Оказывается, ее Кузя открыл. Не обнаружив на положенном месте в миске воду, которую мы пролили, он поднял не меня зеленющие глаза и сказал «мяу». Конечно, я тут же наполнила миску.

Полюбовавшись, как он жадно глотает воду, я сказала:

— Надо же какой сообразительный! Знает, как просить надо.

— А вы слышали, что он подумал? – Совершенно серьезно спросил меня Приша, которого Никитка держал в полотенце.

— А что?

— Он подумал: надо же, какая хозяйка сообразительная. Знает, что я пить хочу.

На кухню я вернулась в полнейшем удивлении. Оказывается, Приша мысли умеет читать. Интересно, только животных, или людей – тоже.

Радуга в оболочке

Никитка раздобыл крышечку с «кругляшкой» — и с утра пускал мыльные пузыри, которые пахли моим шампунем от перхоти. Он сидел на балкончике, свесив ноги вниз и дул в «кругляшку». Пузыри гроздьями слетали в огород, отливали всеми цветами радуги и лопались. Некоторые долетали до земли, опускаясь на зеленые листья помидор.

«Теперь у наших помидор не будет перхоти», – подумала я, и поспешила заняться своими делами, пока никто не мешает.

Через некоторое время Никитка смеялся взахлеб. Я выглянула в окно и увидела, что он уже с Пришей. Когда вылетали пузыри, Приша летел вместе с ними. Причем он раздувался так, что сам становился похож на огромный мыльный пузырь, только с глазами. Пузыри лопались – и он тоже «лопался», «сдувался» как лопнувший воздушный шарик. Потом ему это надоело, и Приша попросил у Никитки стаканчик с разведенным шампунем.

Я никогда не видела такого большого пузыря. Пока он дул, пузырь становился то белым, то ярко-желтым, то багровым. Он едва не задевал перила балкона, а Приша не прекращал. Потом он встряхнул ушами — пузырь оторвался и медленно полетел в небо. Дунул ветер – и он закружился, как будто затанцевал вальс, стремительно улетая от нас. Мы смотрели вдаль как завороженные.

— Как у тебя так получилось?- Восторгался Никитка.

— Ничего особенного. Ты же сам мне дал трубочку, — Приша висел на перилах балкона как летучая мышь: вниз головой.

— Ну у меня же так не получается,- возмутился Никитка.

Приша перевернулся в нормальное положение.

— Надо просто вдохнуть в пузырь душу. Я закрыл глаза и думал о большом теплом солнце. Представил, как оно опускается в море под вечер. У того пузыря – душа солнца.

— Я понял! Понял!- Обрадовался Никитка.

Он стал ужасно серьезным, когда взял в руки стаканчик и стал сосредоточенно дуть на «кругляшку», закрыв глаза. Сначала у него вообще никакой пузырь не получался. Потом «выдулась» какая-то гроздь: один буквально «сидел» на другом. «Гроздь», отлетев на несколько метров, буквально рухнула вниз, щедро обрызгав помидоры.

— Ну, и о чем же ты думал? – Спросила я, глядя вниз.

— О папе.

— Давай лучше ты! – Предложил Никитка Прише.

В этот раз пузырь у него получился меньше, но очень ярким. Он как будто светился внутри. Пузырь полетел в небо, и прямо над макушкой дерева «рассыпался» на тысячу брызг. Все они засверкали на солнце разными оттенками зеленого, желтого, красного, синего. Это была рассыпавшаяся радуга. Потом мы еще наблюдали, как в воздухе поблескивали и гасли разноцветные «кусочки» — огоньки.

— Такая яркая, – изумленно выдохнул Никитка, — оказывается, у радуги такая яркая душа.

Ох уж эти детки

Опубликовано автором
Ответить

Щенок завелся

Я – щенок в пакете, — заявила Настена, и я с грустью представила, что теперь вытащить этого «щенка» из-под одеяла и заставить одеваться, нет никакой возможности. Тем более, всем известно, что эти животные скулят, а иногда и кусаются.

Настена полностью вжилась в свою роль: она лежала, выбросив из кроватки на пол подушку, выставив поверх одеяла руки и неестественно вывернув их ладошками вверх. На ладошках были отчетливо видны следы вчерашней «художественной деятельности» от фломастеров. При этом она еще щерилась своей почти ангельской улыбкой с дыркой вместо одного переднего зуба.

Сразу было видно, что этот матерый «щенок» просто так не сдастся. Я решила действовать хитростью, и поинтересовалась, кто «его» туда, в пакет, засунул.

— Хозяин, — без раздумий ответила Настена.

На это трудно было что-то возразить. Тем более что действия хозяев – вещь непредсказуемая и необъяснимая. Ну, например, некоторые считают, что их питомцы должны любить купаться, так же, как они. Если хозяин, скажем, запросто закидывает бедное животное в реку, то почему он не может засунуть его в пакет?

Мой «щенок» лежал тихонько и думал о чем-то своем. Я ушла на кухню, и минут через десять услышала поскуливание. Игра ведь только тогда имеет смысл, когда о ней знает кто-то другой. А так, что за удовольствие лежать в тишине и воображать себя щенком в пакете.

—Настя, ты собираешься вставать? – как можно более строго спросила я.

—Не могу. На мне гора бананов.

—Ну ты же была щенком?

—Так они на мне, на щенке.

Нужно было как-то выдворить ее из постели, и я сказала, что обычно утром все щенки завтракают и идут гулять. Она скосила глаза из-за решетки кроватки в направлении окна и заявила, что утром она никогда еще не видела на улице щенков.

—Ну и, пожалуйста, лежи себе на здоровье. Но имей в виду, что так себя ведут не щенки, а старые, больные животные.

Около десяти часов утра, видимо, проголодавшись, «щенок» выбрался наружу и долго чем-то гремел, разыскивая носки и наскоро сброшенные вчера колготки. С горой одежды, среди которой попадались папины носки, носовой платок и какие-то тряпки для кукол, она пришла ко мне. Сзади, как змея, волочился рукав от платья.

—Ну, уж нет, одевайся сама!

Настена сбросила гору одежды на пол, села рядом и принялась сосредоточенно сопеть, натягивая непослушные колготки.

На следующий день утром мне нужно было срочно идти по своим делам. Я включила громкую музыку и подошла к кроватке. Настена натянула одеяло на голову и не двигалась.

-Вставай, – потрясла я ее за плечо.

Настена откинула одеяло, под которым обнаружилась шкодная и совершенно не сонная мордашка. Такое ощущение, что они только и ждала этого момента.

—Ты знаешь, кто я? – Радостно спросила она. – Я – мышка в норке.

Птичку жалко

Никита

— Мама, смотри, петушок!

Никитка сидит на ступеньках, а я завязываю ему шнурки, потому что сам он еще не умеет. Оторвавшись от своего занятия, поднимаю голову в направлении крохотного пальчика. Сама бы я ни за что не заметила бы, что на столбе сидит нечто из ряда вон. Очень важный, с хохолком и зелеными, красными перьями, крючковатым клювом – самый настоящий попугай.

—Нет, Никита, — задумчиво поясняю я, — это не петушок. Сама про себя думаю: и с каких это пор попугаи у нас завелись? Может, это наш местный вид какой-то…

—Мой?

Никитка имеет привычку присваивать себе все живые существа, которые зрительно меньше его. Все встречающиеся по дороге кошки, собаки, маленькие девочки в ярких курточках – все его. Он растет большим собственником. Поэтому нам так трудно уйти от столба, попугая и надежд, с них связанных. Когда мы пришли назад, то попугая уже не было. Улетел, как Карлсон, но обещал вернуться, если переживет нашу зиму.

В другой раз на наших глазах развернулась трагедия. На крыше дома подрались несколько синичек. С громким писком на землю упал серый взъерошенный комочек, и в следующую долю секунды оказался в зубах у нашего котенка.

—Отдай, птичку! Я тебе молока дам, — пыталась я уговорить кота, который вообразил себя свирепым хищником. Он ворчал и шипел, и чем старательнее я пыталась отобрать добычу, тем сильнее он сжимал челюсти. Наш маленький охотник утащил птицу-синицу на грядку с луком, припорошенную желтыми листьями. Теперь поверх них лежали еще и перья. Никита долго смотрел на них, а потом спросил:

-Мам, а зачем он моего попугая съел?

Ох уж эти сказки

Никитке пора спать, но когда тебе четыре года, ужасно жалко тратить время на такое скучное занятие. Когда мы уже «клюем носом» на исходе рабочего дня, энергия из него бьет ключом. В основном, по нашей голове.

И все-таки есть один способ завлечь его в постель: почитать книжку. Лежа в постели, мы читаем, наверное, в сотый раз «Бармалея» или «Доктора Айболита». Глядя на красочные картинки, Никитка задает дополнительные вопросы, не предусмотренные автором. Наконец, книжка прочитана. Как только щелкает выключатель светильника, Никитка бодрым голосом заявляет:

—А теперь сказку!

На дворе может быть глухая ночь, землетрясение, потоп, но сказка после книжки обязательно должна быть. Это как ежедневный моцион, изюминка в булочке. Спорить и возражать бесполезно. Поэтому я спрашиваю:

—Про что?

Никитка любит сказки про вещи. Поэтому он говорит обычно:

—Про лампочку (батарею, окно, дом, кровать).

В сказках, которые я выдумываю на скорую руку, все эти вещи говорят, передвигаются, думают, превращаются во что угодно. Что касается нашего папы с техническим образованием, то ему иногда трудно приходится. Он начинает слабо возражать:

—Ну не знаю я сказку про батарею, давай лучше про репку.

Никита ни за что не соглашается на репку: это же другой век. Каково ему, поднаторевшему в виртуальных играх и знающему рекламу наизусть, слушать такое. Но все-таки он делает уступку:

—Тогда давай про светильник.

—Ну, слушай: посадил дед репку…

—А вместо репки вырос светильник, — встреваю я, чтобы между моими мужчинами не было разногласий, а то очень уж спать хочется.

Дальше события в сказке разворачиваются так: сорвал дед светильник, повесил его на стенку, включил. Сидит при свете – и с голоду пухнет. Потом пошел он на базар, продал светильник и купил репку. Съел всю репку – и опять голодать начал. Так и умер с голодухи в полной темноте.

Никитке сказка понравилась. Он сказал, что даже все его львы, которые живут под кроваткой, уснули. И сам он через минуту сладко засопел носом..

—А в чем мораль-то?- Спросил муж.

—Мораль такая: от судьбы не уйдешь…

—Это точно, — подтвердил он, переворачиваясь на другой бок.

«Рыбалка»

Ура! Наконец-то мы едем. Мы трясемся на заднем сиденье машины с совершенно блаженными улыбками на перепачканных землей лицах. Просто в самый последний момент, в спешном порядке муж с детьми копали червей. Теперь черви в мыльнице с отломленным уголком тряслись вместе с нами и не знали, что они — корм для рыб. Я еду подальше от плиты, кастрюль и зарастающих травой грядок, дети, потому что они вообще любят куда-то ездить, а муж — потому что он собрался ловить рыбу. Он — легендарный рыбак. В том смысле, что за все годы нашей совместной жизни поймал только немного корма для кошек. Он и рыба — понятия несовместимые. Но все-таки рыбалка — это ведь лучше, чем охота. Да и зачем нам рыба? Мы же просто на речку едем. А черви — это так, для «блезиру».

Мы выгружаемся. Удочки, прогулочная коляска для маленького, одеяло, чтобы на земле сидеть не холодно, пакет с продуктами, запасные колготки, куртки, если похолодает… Стихотворение «За город начал рыбак собираться» — это про нас. С очень серьезным видом муж стоит с удочкой в руке, а мы ему «не мешаем». Просто каждую минуту Настя спрашивает: — Ну что, клюет? А младший Никитка тянет его штаны и просится на руки, потому что на своих ногах стоять неохота, и ничего не видно из-за травы. — А мы под рыбу взяли что-нибудь? — Допытывается дочь. В ответ — ни звука. Наш папа онемел и окаменел. Он — памятник любителям-рыбакам. Поняв, что разговора не получится, дочь переключается на меня: — Мам, я есть хочу.

Я смотрю на часы: прошло пятнадцать минут, как мы прибыли. Это рекорд. Обычно проходило не больше и пяти. Растут дети, меняются, а мы мудреем. В лес теперь ходим и ездим только с едой, но горбушка хлеба для подкормки рыбы ее тоже устроит. Мы выбираемся на дорогу и бежим. Настя — потому что любит бегать в лесу, Никитка — потому что всегда ей подражает, а я бегу, чтобы его ловить, прежде чем грохнется на землю. Такой вот вереницей мы продираемся через лесополосу с пеньками и коварными ямками, замаскированными листьями. Я не вижу ничего, кроме головенки с развивающимися светлыми кудрями. Наверное, так двигаются пикирующие бомбардировщики. Только без звука. Стоп! Похоже, что звук сейчас будет. Какой-то корешок цепляется Никитке на ножку, и я не успеваю его подхватить. Тишины в лесу как не бывало. Единственное, что может нас утешить — это лягушка, которая таращит глаза где-нибудь в тине. Размазывая слезы по лицу и роняя на ходу прилипшие листья, мы идем искать царевну-лягушку. Коварная паразитка не хочет показываться на глаза, но зато мы находим бабочку, стрекозу и красивый цветок. Все это ловится, хватается и срывается: красота должны быть осязаемой. Дожевывая горбушку (бедные рыбы опять остались без хлеба) появляется дочь: — Мам, а когда мы домой поедем? Ну, естественно, какой же уважающий себя человек будет торчать в лесу, если хлеб съеден, ноги устали от беготни, а по телевизору показывают мультики. Но мы не можем уехать без «добычи»: мы хотим золотую рыбку. Сгрудившись возле папы, смотрим, как ему на крючок попадаются только какие-то водоросли. -Здесь рыбы нет, — заключает он, и начинает сматывать удочки. Напрасно кошки будут встречать нас истошным криком. Мы грузимся в машину. Но прежде чем захлопнуть дверцу, я бросаю последний взгляд на речку и замечаю, как в лучах заходящего солнца сверкнула чешуей огромная рыбина.

Про «живность»

uschan1

Вся домашняя «живность» поселилась у нас или завелась сама.

Семь лет назад зимним вечером пришла кошка Миска. Миской мы ее назвали от слова «мисс», а не от той «миски», из которой она ест. Хотя иногда мне кажется, что для нее ближе второе..

Кошка пришла в нужный момент: за несколько минут до этого мы наблюдали с замиранием сердца, как по кухонному подоконнику гуляет мышь. Мы принесли обнаруженную у дверей кошку и посадили ее на подоконник. Видимо, в ее планы не входило вынюхивать и выслеживать мышей, – она просто сидела и мурчала, точнее, рокотала. Как будто кто-то невидимый нажал кнопку – и механизм заработал. Так вот сильно она обрадовалась. И нам тоже ничего не оставалось делать, как обрадоваться.

Из Миски получилась заботливая мама. Она вечно перепрятывает своих котят. Один раз даже умудрилась затащить их наверх шкафа, который стоит на улице. Одного ее котеночка: наполовину белого, наполовину полосатого, как она, мы решили оставить себе. Котеночек вырос в добродушного и ужасно сообразительного кота. При желании его можно обучить всяким трюкам. При команде «на лапки!» он встает задние лапы, а передними тянется к руке и подталкивает ее, чтобы его гладили. Он вечно дерет с себя шерсть клочками, и за это вынужден обитать на улице. Когда ему холодно, то он спит вместе с собакой Рыжей. Залазит на нее, как на какой-нибудь коврик.

uschanryga

Рыжу принесла в мешке наша бабушка. Один раз они с дедушкой пасли коз в лесу и под кустом увидели целый выводок щенков. Поскольку у них уже есть пес Жулик, сердобольная бабушка решила «пристроить» хотя бы одного у нас. Причем выбрала самого рыжего и лохматого. Как она сказала, чтобы зимой не мерз.

— Это вам подарок, — заявила бабушка и тут же ушла доить коз.

«Подарок», которого мы называли то Рыжиком, то Рыжкой, сначала жил под крылечком, а потом осмелел и стал «охотиться» за нашими ногами. Когда я подметала возле крылечка, он цеплялся всеми зубами за щетку, и так перемещался с ней туда и обратно.

-Какой же он породы,- гадали мы, — то ли Колли, то ли Водолаз.

У него были тонкие длинные лапы, длинная черная мордочка и густая рыжая шерсть.

В итоге Рыжа выросла в «гончую дворнягу». Когда мы ее выгуливаем по берегу, она носится кругами с фантастической скоростью, крепко прижимая свои ушки — «пальмочки».

Раньше мы думали, что Рыжа никогда будет бросаться на людей. Каждое утро она «совершала обход». Встречала всех детей, которые шли в школу, заходила в школьную «кочегарку» и «дежурила» у дверей. Она разрешала себя гладить и заискивающе виляла хвостом. В звании «общая любимица» Рыжа объедалась булочками и пирожками. Потом наша рыжая «красотка» все чаще стала по-настоящему рычать и пугать прохожих. Пришлось посадить ее на цепь.

Сногсшибательная милость

rygka1


Конфета к чаю оказалась какой-то непригодной: с белыми разводами на псевдошоколадных боках.

— Надо будет Рыже ее отдать, – решила я и отодвинула ее в сторону, даже не потрудившись завернуть.

— Я! Я отдам, — обрадовался Никита возможности порадовать Рыжу и, конечно, забыл про свое обещание.

Через несколько дней, отправляясь гулять, мы все же прихватили ее с собой.

Рыжа, которую мы только-только приучали к цепной жизни, никак не хотела мириться с лишением свободы. Она изрыла всю свою территорию в надежде уйти от ненавистной конуры подземным ходом. В какой-нибудь собачий рай, где полным — полно костей и нет ошейников и цепей.

Услышав, как хлопнула дверь, она воспряла духом и радостно замахала хвостом. Каждый раз, когда кто-то выходит из дома, она думает, что сейчас ее будут кормить.

Без лишних предисловий Никита размахнулся и отправил конфету по траектории прямо к Рыжиной морде. Раздался странный звук, после чего мне в голову пришла мысль: оказывается, собачья морда такая твердая…

Рыжа заскулила и убежала в конуру, откуда с недоумением поглядывала на конфету.

— Ты что: не хочешь? – Искренне удивился Никита.

Самому мало

Никита любит гулять на улице так, чтобы у него были одновременно заняты и ноги, и рот. Если бублики и пряники закончились, то он может взять просто кусочек хлеба.

С чувством собственного достоинства он медленно разгуливает по дорожке, оставляя после себя шлейф крошек: на улице мусорить не возбраняется. За ним следом ходят кошки и Рыжа, с подобострастием поглядывая наверх. Из особой милости Никита иногда откусывает кусочки и бросает их на землю. При этом следит, чтобы никто не подобрал лишнее, а крошки всем доставались по справедливости. Надо сказать, что дело это непростое и очень-очень ответственное.

Однажды он вышел с сухариком, который не очень хорошо разгрызался.

Кот Ушан и кошка Миска с выгнутой спиной и поднятым хвостом терлись об его ноги, а Рыжа, которая не умеет так подлизываться, ходила следом за всеми, внимательно заглядывая Никитке в глаза. На морде у нее застыло выражение ожидания и какой-то по-собачьему отрешенной грусти. Время от времени Миска подвала голос, на что Никита повторял заимствованную у меня фразу:

— Не ори!

Никита доходил до столба, разворачивался и шел назад, — вся процессия следовала за ним по пятам. Из-за забора за всем этим наблюдала еще одна пара собачьих глаз: соседская овчарка Грета. Видимо, ей тоже очень хотелось попробовать сухарика.

Как-то раз Рыжа прошмыгнула молниеносно через калитки на улицу. В последнее время пугать прохожих на улице стало одним из ее любимых развлечений. Она с лаем бежала вслед за ними и делала вид, что вот-вот догонит и укусит. Поэтому мы и решили посадить ее на цепь.

— Замани ее во двор, – попросила я Никиту и дала ему небольшой кусочек хлеба.

Кусочек подействовал: через несколько секунд Рыжа прыгала на задних лапах вокруг Никиты, который, увертываясь, торопливо поедал приманку.

В конце концов, он ведь сделал, что от него требовалось: заманил собаку во двор.

Средство для засыпания

А сон все не шел и не шел.  Никита лежал один на своем диване в комнате наверху,  ворочался и время от времени вздыхал. Внизу работал телевизор,  говорили взрослые и горел свет,  пробиваясь  в Никткину комнату  расплывчатыми полосками.

Вообще-то его уложили для того, чтобы он как следует выспался перед школой и утром одевался сам, а не сидел с закрытыми глазами на постели. Уже тетя Оксана с Хрюшей пожелали спокойной ночи, зубы почищены,  ноги вымыты,  на небе полным-полном звезд, а сон все не шел.

Несколько дней назад Никитка сделал себе спальные очки, вырезав их и старого трико. Очки были на резинке и без прорезей. Одеваешь- и погружаешься в полную темноту, полоски света исчезают.  Но очки не спасали от шума.

— Нужно пришить к очкам затычки для ушей, — решил Никитка.

Родители даже и не слышали, как он взял из своей тумбочки, где есть все, что угодно, два кучсочка ваты и иголку с ниткой. Пять -десять минут усердного шитья сделали свое дело: Никитка устал. Пока он лазил в тумбочке, вдевал нитку, завязывал узелки. . В общем, сделав задуманное, он уснул крепким и спокойным сном.

— А это что такое? — Спросила утром я, прибирая постель и обнаружив кусочек синей тряпочки с  пришитыми черной  ниткой ватными комочками.

-Это маска для сна.

-А зачем к ней вата приделана!

— Это затычки для ушей!

Некотрое время я внимательно рассматривала «набор для засыпания».

— Да… Это нужно запатентовать… Никита, а можно я у тебя буду брать, когда   мне  не спится?

Подарок от Миски

Кошка Миска прожила у нас долгих десять лет, попеременно заботясь то о своих новых котятах, то о Никитке. Видимо, она самого начала, когда ее холодным зимним вечером взяли в дом, что ее главная обязанность – это ребенок, которому в то время не было и года. Такое ощущение, что между этими двумя существами установилась какая-то непонятная для других связь.

—  Останешься один нанемного? – Спрашивала я Никитку, отправляясь куда-нибудь в магазин.

— Я не один! Я с Миской! – Заявлял Никитка.

Миска вечно сидела рядом с ним:  или дремала, или следила за его движениями  зеленющими глазами. В отличие от многих других детей,  Никитка Миску не трепал и не таскал за уши и хвост Он искренне огорчался, когда вечером кошки не оказывалось дома. Она обычно  спала у него в ногах. Сначала мы пытались ее сгонять с постели, но потом махнули рукой:  пусть уж спят так, если им нравится.

— Запустите  Миску! – Кричал  Никитка сверху, из своей комнаты.

Я шла к двери, за которой действительно оказывалась Миска. Не удостоив меня своим вниманием, она  лихо взбегала по лестнице, и через минуту  звонко «рокотала» на краешке постели.

Прожив восемь или девять лет, Миска как-то «потускнела» и похудела. Люди под старость седеют, а она  порыжела и выцвела. Она и раньше не отличалась  размерами и красотой, а теперь стала уж совсем неприглядной.

— Ну и курица, – говорил на нее муж.

— Надо будет котеночка от нее оставить.  Кошечку такую же, как она, – говорила я. Мне было как-то трудно смириться с тем, что  скоро она исчезнет из нашей жизни навсегда.

В марте  Миска родила троих совершенно черных котят.

— Не знаю, кошечки это или нет, но они все трое одинаковые. Сама выбирай, —  взвалил на меня муж весь груз ответственности.

Котята очень громко пищали в руках,  а Миска так вообще сходила с ума. Она  мяукала, вставала на задние лапы, пыталось передней лапой дотянуться до котенка и смотрела на  нас глазами, полными отчаянья и, как мне показалось, влажными от слез.

— Ну, давай вот эту кошечку оставим.  На ней  чуть-чуть полосочки виднеются, – сделала я свой выбор.

Миска отнесла свое чадо в диван, который стоял в зале, и  в ближайшие месяцы выходила оттуда редко.  Правда, иногда нам очень хотелось посмотреть на котеночка, и мы  забирали его оттуда. Котенок поднимал  такой страшный писк, что  приходилось немедленно возвращать его на место. Он был ужасно крикливым и толстым, поскольку ел за троих. В какое-то время он, со своими крохотными круглыми ушками, больше напоминал моржонка.

Один раз утром в детской комнате раздался громкий хохот.  Поднимаюсь в детскую и вижу такую картину: Миска  каким-то чудом пронесла своего «моржонка» по лестнице Никитке на постель. Решила, что пора ей уже совмещать  одного и другого ребенка. А может, она  хотела приучить малыша  к своему подопечному, чтобы он спал здесь вместе с ним.

Как только котенок подрос и стал выбираться из дивана, он начал хулиганить: виснуть на шторах,  кусаться и донимать свою пожилую маму. Бедная Миска  иногда вяло от него отбивалась, но чаще убегала и пряталось. Во время драки — игры он свирепел не на шутку.

— Нет, ты не пуся, ты – монстр какой-то, – с такими словами я отдирала хулигана от штор или Миски, чтобы  выдворить из дома.

Он оказался  совсем не кошечкой и  абсолютно не похожим на Миску: с крупными лапами и длинной шерстью. Из-за повышенной лохматости мы и назвали его Ворсик.

Один раз мы рассматривали фотографии в интернете и  увидели на одной точно такого кота. Внизу было подписано, что это  сибирский кот. Наш  сибирский получился от скрещивания обычной русской полосатой кошки и  чистопородного сиамского кота, который жил по соседству. Размеры и   длинную мягкую  шерсть он унаследовал от папы, заодно с дымчатым оттенком, а серый цвет и плоски – от мамы.

Миска научила его правилам поведения домашнего кота и ловить мышей, не раз притаскивая в зубах добычу.  А потом они исчезла. Мы ждали ее день, другой, но она больше так и не пришла. Никитке она несколько раз снилась потом.

Ворсик превратился в огромного пушистого кота, который в отличие от мамы, относился к Никите как-то панибратски: запросто мог  укусить или поцарапать.

-Вот это да! Где вы взяли такого кота? – Спрашивали у нас знакомые.

— Это у нас подарочек от Миски.

Ворсик позволяет себе разлечься на компьютерном столе или на коленях у какого-нибудь гостя. Правда, на одном стуле или коленках он не  умещается, частично свисает вниз.

Еще он терроризует всех котов, которые случайно проникают на наш или  соседский двор, где никто не живет. Он становится над бедным животным, распушая и без того лохматую спину, выгибается дугой и  так угрожающе орет, что  даже мне не по себе становится. Конечно, он куда красивее и роскошнее мамы, но мне порой не хватает нашей скромной и заботливой «курицы». Наверное, кот не так уж плохо, но  кошка, которая сама пришла – это совсем другое.