Архив рубрики: Проза

последний день

Опубликовано автором
Ответить

Все они просто издевались: грибники с корзиночками, прогуливающаяся парочка, рыбак  в лодке посредине ерика. Невзирая на будний день, они наслаждались последним погожим солнечным осенним днем и правильно делали. Они дышали этим осенним воздухом, смотрели, как просвечивает солнце сквозь пожелтевшую листву, раскапывали  под  деревом  шляпки грибов и  шли дальше по шуршащему, лимонно-желтому до прозрачного лесу. Ну а я  просто ехала мимо в «маршрутке», и у меня было срочное дело.  Срочные дела вообще-то есть всегда: одни более, а другие менее срочные. И по какому-то принципу мы сами определяем, что же все-таки срочнее. Например, прогулка по лесу или поход за грибами тоже могли бы быть срочным делом. Хотя бы потому, что это самый последний осенний теплый и погожий день и такого не будет наверняка целый год. А может быть, вообще никогда не будет.

В общем, я сидела рядом с водителем на переднем сиденье и отлично всех видела. Как  в телевидении высокой четкости:  лодка у рыбака была зеленая, вода под ней голубая, небо тоже голубое, а сам рыбак — неопределенного цвета. Но по всему понятно, что очень довольный и почти счастливый. И на остановке  в «маршрутку» «втиснулись» бодрые бабульки  в суровой  походной  одежде и с рюкзаками.  Видимо, это у них спецодежда для грибов, видавшая виды, поля, леса, и  хранящаяся где-нибудь в запаснике весь год до осени. А эти брезентовые рюкзаки с кармашками… Сколько походов  они выдержали! Выцвели на солнце, впитали запах дыма и покрылись  неуничтожающимися пятнами. Помню, что в  моем далеком детстве мы тоже ходили классом с рюкзаками в поход на целый день. С собой брали  пакетики с супом, картошку и чего-нибудь еще. И каким же вкусным было это «варево» из  ведерка… С запахом дымка и леса. Да еще после того, как протопано ногами несколько часов. Да на свежем воздухе. Да при условии, что ведро одно, а голодных ртов много. Потом мы ходили в лес уже с пакетами, потом стали ездить, как и все почти, на машине, прихватив  мясо для шашлыка и  всякую другую еду.   Ну, а рюкзаки отошли к бабушкам: не выбрасывать же добро.  Это не китайское производство: еше не одно десятилетие послужит верой и правдой. Сколько вон грибов в них перетаскано. Можно и в ведре, но за плечами-то удобнее Главное – влезть со всем этим добром в тесную неудобную «маршрутку», которая не для того, чтобы пассажирам было удобно, а чтобы  утрамбовать их как можно плотнее.

Мне повезло: ни один рюкзак не был поставлен на мои ноги. Я очень удачно проскользнула на переднее сиденье и несколько минут была просто счастлива этим обстоятельством. А потом увидела за окном грибников, рыбака, парочку — и  радость улетучилась. Конечно, скоро выходные,  но  наверняка как раз пойдет дождь, подует ветер и сорвет оставшиеся листья с деревьев. А сегодня день такой  солнечный, золотой, звенящий. Я могла бы пойти в лес пешком, а не ехать на машине, и даже с рюкзаком, которого у меня нет.

Разразился зажигательной мелодией мой телефон — и водитель «навострил уши». Видимо, ему  тоже хотелось в лес и тоже надоело ездить в тишине, без подробностей чьей-то личной жизни. Водители маршруток,  между нами говоря,  разносторонне развитые люди.  Рядом с иконками, четками, крестиками у них всякие наклейки и изображение полуголых красоток. Будто бы одни одновременно христиане, уповающие на волю божию, и  эдакие мачо. Разговор по телефону был рабочий, без лишних эмоций и личных подробностей. Водитель потерял интерес и уже изредка поглядывал на коленки  в колготках. Просто в положении сидя юбка вполне приличной классической длины всегда оказывается выше колен. В общем-то, мне как бы все равно, а водитель отвлекается.

Не люблю «маршруток», тесных салонов, узких проходов между сиденьями, очередей, толчеи, суеты.  Хочется иногда тишины и умиротворения.  Такого, какое бывает только в последний осенний солнечный день.  Другого не будет, и другой жизни у нас – тоже.

страшный суд

Опубликовано автором
Ответить

Я слышала шум крыльев. Я точно знала, что это Серафим. У него было знакомое лицо:  точнее, складка между бровями, и взгляд, и ямочка на подбородке.

Лететь легко. Нет притяжения, нет боли, сожаления, обиды и всего остального. А может, у меня тоже были крылья… А может, меня не было вообще: ни меня, ни Серафима, ни крыльев. Я точно знала только одно: лететь легко.

 

Мне очень-очень давно не было так легко. Наверное, с самого детства. И только я так подумала, тьма расступилась, мы остановились. И тут я увидела картинку: дом с шиферной крышей среди деревьев, качели и собачью будку. Конечно, я сразу узнала. Это был тот самый дом, те самые качели и та самая собака. Кажется, ее звали Лайка. Была она рыжеватой расцветки с коричневыми очень преданными глазами. А качели были с голосом. Когда я раскачивалась высоко-высоко, они «пели» одну мелодию, а когда  наклонялась вперед-назад, едва отрывая ноги от земли, – совсем другую.

Мне  очень-очень захотелось туда – и Серафим разрешил. Двор, дом, деревья, качели – все оказалось каким-то маленьким. Лайка обрадовалась и стала прыгать, гремя цепью. Я вдруг вспомнила, что она умерла за несколько дней до того, как мы должны были уехать навсегда. Она затосковала и перестала есть. Дом продали, и новые хозяева завели новую собаку с такими же преданными глазами.

Мне стало страшно. Я вспомнила рассказ, как человек, путешествуя в прошлое, нечаянно раздавил бабочку. А когда он вернулся назад, в свое настоящее, все было по-другому.  Так лучше и мне ничего не трогать в прошлом. Я точно не хочу, чтобы вся моя жизнь пошла по-другому.  Пусть она не была  безоблачной и всегда счастливой, но другой я не хочу!

-Серафим!- тихо позвала я.

И голос  прозвучал как-то  глупо и нелепо. И зачем  нужно было звать Серафима, если он и так со мной всегда. С самого детства, когда я ощущала его присутствие. А потом привыкла, забыла, перестала различать в  толпе и шуме шорох крыльев. Есть ли когда думать об ангеле, когда на кухне снова гора немытой посуды, нужно срочно что-то приготовить для всей семьи на обед,  и завтра снова на работу. Других вариаций не предвидится. И год от года выполнять привычные обязанности все труднее, поскольку  мы стареем и «изнашиваемся». И время летит все быстрее и быстрее,  по какому-то центробежному  радиусу.

А потом все это уплыло, и остался только он: мой самый преданный, немного печальный и очень знакомый Серафим. Я так давно его знаю, но не могу  сказать ничего больше. Мы летели – и в этом был главный смысл. Я не знала, куда и зачем, но смысл был уже в самом процессе.  Это как человеческая жизнь. Никто и никогда не спрашивал меня, хочу ли я родиться, а потом уже возражать поздно: программа запущена. Если я откажусь, не родятся мои дети, у них – свои, и так далее.  Если уж  смерть одной-единственной бабочки может вызвать такие изменения, что произойдет, если не будет целой «живой» цепочки, которой суждено пройти сквозь время? Значит, каждый человек важен не только сам по себе, как личность, но для вечности и времени. Образно говоря, все мы – ступеньки в вечность. Взять меня: не такая уж важная личность — и то своего ангеля-хранителя имею. Причем уже немало лет.

Это я сейчас подумала глупость. Скорее всего, для ангелов время – понятие относительное. Что для нас – целая жизнь, для них – один миг. Это  непередаваемое ощущение, когда для тебя нет времени, и все привычные мысли и устремления потеряли значение.

Было темно, но совсем не страшно. А потом  я увидела свет: правильный светлый квадрат. Я подумала про страшный суд, и что сейчас мне нужно будет влететь в этот белый квадрат, который может оказаться комнатой, а в ней  — тот, кому предстоит решить участь моей души.

Но квадрат оказался неким подобием экрана в кинотеатре, и на нем  замелькали  кадры из моего кино под названием жизнь. Очень — очень много разных лиц, и, к моему удивлению, я их всех узнавала. Детские, молодые, старые, веселые, печальные, счастливые, отчаявшиеся лица. Я видела очень четко каждую морщинку и слезинку, и выражение глаз, и все они были как живые. Сейчас меня не было: я превратилась в них. Сейчас было уже поздно: сейчас мне не стереть печали, и не разбудить улыбки, и не вытереть слезы. Если бы  я знала раньше… Если бы жалеть не себя, а других. Почему же никто не объяснил мне и другим, что  страшный суд мы носим внутри себя? Почему так поздно? В школе и институте нас обучали стольким книжным премудростям, а самого главного почему-то не объяснили. Как будто в мире людей  это страшная тайна.

Только теперь я знаю точно, что душу  не волокут вниз, в самое пекло ада  черти-демоны. Она опускается туда сама под грузом сожаления и угрызений совести. Или ей суждено подняться в рай и испытать необычаное ощущение легкости и света, который излучают эти счастливые умиротворенные и благодарные лица. Это не важно, за что они могут быть благодарны: дружбу, любовь, привязанность, надежду или просто теплое слово, которое ты подарил.

Уроки любви и терпения

Опубликовано автором
Ответить

В тот год выдалась холодная зима, и в день похорон стоял мороз. На кладбище я не поехала: не с кем было оставить  дочку. Вся моя жизнь была целиком и полностью посвящена только ей:  кормления, купания, стирка (памперсы тогда еще не продавали), бессонные ночи. Между только что начавшейся жизнью и ее финалом – огромная  пропасть. У нас в доме пахло стиранными с хозяйственным мылом пеленками, молоком, разогретой печью, утюгом и тем теплым влажным «духом», который обычно всегда  пребывает вместе с младенцем. А в доме, откуда  вынесли покойное тело бабы Таси в последний земной путь, пахло ладаном и безысходностью, которая приходит вместе со смертью, когда уже ничего нельзя изменить. Хотелось бы сказать теплые и благодарные слова, чем-то обрадовать и в ответ увидеть улыбку на лице, но уже нельзя. ..

Я не провожала ее в последний путь и, может быть, поэтому  часто видела потом бабу Тасю во сне живой.  Так часто, что я поверила окончательно: между мной и бабой Тасей – какая-то связь. Судя по немногочисленным ее фотографиям, я очень на нее похожа. И чем больше проходит лет, тем сходство сильнее. Но дело даже не в этом: иногда мне кажется, что она незримо как-то присутствует в моей жизни.

Иногда, чтобы как-то успокоить родных умерших, им говорят, что  близкий человек будет теперь следить за ними откуда-то оттуда, с неизмеримой высоты. Наверное, в этом есть доля истины.

С рациональной точки зрения очень трудно проводить аналогии:  я выросла в  благополучной семье, в любви и достатке, окончила университет, а баба Тася родилась в глухой Уральской деревне, где долго не было даже «лампочки  Ильича». В раннем детстве она осталась сиротой и жила «в людях», и грамоте никогда не училась. Всю жизнь  она не умела ни читать, не считать, а вместо подписи на документах ставила «крестик». Я так думаю, что все грамотные люди казались ей на порядок выше, чем она сама.

Между мной и бабой Тасей  — больше шестидесяти лет, и каких лет!   Она пережила  и гражданскую войну, и раскулачивание, и Великую Отечественную, провожала мужа на финскую войну, а что я? Моя жизнь пришлась на относительно благополучное время, как будто я воплотила в себе  другой, «модернизированный» вариант судьбы бабы Таси.

 

Так получилось, что я стала ее самой последней внучкой. Много лет она жила вместе с нами, поскольку ни мужа, ни дома у нее не было. Возможно, что ей к тому моменту немного надоели маленькие внуки. Баба Тася не была эдакой бабушкой-затейницей: просто присматривала за нами, иногда ругалась и грозилась тапком. Голос у нее был  глуховатый, как будто надорванный. От напряжения, когда она  хотела говорить громко, напрягались жилки на шее. Она была  маленькой: и по росту, и по комплекции, и это обстоятельство никак не вязалось с тем, что  раньше она много работала в колхозе, и механизации никакой не было.

Вечно у нее были какие-то дела на кухне или на подворье, где держали скотину. Я помню ее с морщинками на лице и маленьких очень-очень натруженных руках, в платочке и фартуке поверх платья. Они сидит на стуле, поджав и скрестив ноги, сложив руки, и ничего вокруг себя не видит. То есть она смотрит, но не видит. Даже если кувыркнуться, лечь на спину, подрыгать одной ногой, потом  второй —  никакой реакции.  Даже если тихонько шепнуть: «баба», она все равно не слышит.  Я всегда удивлялась, как можно вот так сидеть: это же невообразимо скучно!

Потом я выросла, еще не совсем состарилась и тоже научилась так сидеть. Это ощущение, когда мимо плывет вечность. Так же плавно и торжественно, как облака в голубом небе. И ты понимаешь, что все мысли и действия по сравнению с вечностью – ничто.  Твои руки уже столько всего переделали, ноги столько ходили, столько перечитано книг и просмотрено фильмов, что сюжеты иных совершенно стерлись из памяти. И привычка жить настолько доведена до автоматизма, что иногда  стирается все удовольствие от процесса.  Любить жизнь всегда и в любом ее проявлении – это большое искусство.

У бабы Таси была крохотна комнатка, без окна, с кроватью и шкафом. В одном ящике она держала «смертное»: новую одежду, тапочки и какие-то «бумажечки» из церкви.  Не скажу, что она была очень набожной, но крестик нательный (очень простой алюминиевый крестик на веревочке) носила и иногда рассказывала нам о Христе и страшном суде. Лично мне рассказы о страшном суде были особенно интересны.

— А какой он, сатана, с рожками? – Допытывалась я.

Баба Тася отмахивалась  и недовольно поджимала губы. Наверное, считала, что грех это. Многое из того, что мы делали (косметика, магнитофон, громкая музыка, мини-юбки) она не одобряла. Стоит добавить, что говорила она по-уральски: скоро и вставляя в речь особые словечки- лисопет, дефки, исть, морошно и так далее. Над некоторыми словечками мы даже посмеивались. Сейчас, если по телевизору выступает какой-нибудь артист с Урала, я просто «приклеиваюсь» к экрану и  «упиваюсь» этим особым ритмом и строем  «окающей» северной речи. Для меня она звучит, как музыка.

Помню, как один раз она достала заветный сверточек со «смертным», разложила «бумажечки» со святыми ликами на стол  и объяснила, какую нужно  положить ей на лоб, какую- на руки, и что вообще нужно делать, когда она умрет. Честное слово, я  не знаю, сохранились ли те «бумажечки» до ее смерти, поскольку потом мы много раз переезжали.  В тот момент, когда баба Тася рассказывала про свои похороны, она уже готова была умереть. А  потом прошло еще лет двадцать: незапланированных ею лет.

Возможно, какая-то часть ее умерла уже в тот момент, когда принесли  известие о том, что ее муж без вести пропал на фронте.  Она очень долго ждала и надеялась, что он вернется, как приходил однажды с финской войны.

Моя мама рассказывала, как это было. У нее как будто предчувствие какое-то было. Вечером, сидя в доме, она услышала  стук калитки, и, не удержавшись, радостно закричала:

-Тятя идет!

-Что ты болтаешь, какой тятя, — возразила ей мать.

Дверь открылась — и на пороге стоял он: осунувшийся, обросший, но с такой знакомой улыбкой на лице!

Короткое счастье бабы Таси было непростым, выстраданным.  История, которая  по накалу страстей не уступает  поэмам Шекспира. На «вечорке» ее жених сел на колени к другой. Она так крепко заревновала и рассердилась, что  сразу же согласилась выйти  за  парня из их деревни, который уже давно не прочь был посвататься.  После свадьбы  молодая жена тайком убежала к своему суженому: только к нему лежало сердце.  Они могли бы жить долго и счастливо, если бы не потрясения, которые пришлись на их жизнь.  В общем, осталась баба Тася на долгие-долгие годы одна. Поэтому готовилась  к смерти намного раньше уготовленного срока.

Когда она была уже в преклонном возрасте, мама никак не могла оформить ей пенсию.  Колхозный стаж ничем не подтверждался и как будто даже не имел значения, а со своим настоящим мужем она не была зарегистрирована и носила фамилию первого мужа, с которым не жила. Понадобилось немало усилий и времени, чтобы доказать сам факт их совместного проживания и то, что она – вдова  участника Великой Отечественной войны.

Но с того момента, как бабе Тасе стали приносит ежемесячно  скромную пенсию, ее жизнь ненамного изменилась. Познав голод и лишения, в еде и одежде была она  нетребовательной. Про какие-то развлечения и поездки я вообще не говорю.

После того, как выросли внуки, она нянчилась уже с правнуками.  К этому времени она уже плохо видела.  Бабе Тасе сделали операцию на глазах, удалив катаракту, и потом она ходила в  очках с толстенными линзами, которые до безобразия увеличивали глаза.

Маленькая племянница, когда ее брали на руки, иногда  хлопала обеими руками по лицу. Особенно часто она это проделывала с бабой Тасей.

— Старых-то никто не любит, — говорила она грустно.

Баба Тася прожила долго, и почти до последнего момента, как говорится, оставалась на ногах, не любила сидеть без дела.  Когда она слегла, и мы ходили к тете навещать ее,  жалела, что не успела почистить сковородку. Так она и осталась закопченная. А в другой раз, предчувствуя уже свою скорую кончину, как бы просила у нас прощения, что умирает зимой.

— Дефки-то пусть не ходят на кладбище: измерзнут все…. – говорила она.

Это так: она всегда  заботилась о нас так, как могла, не требуя ничего взамен. Я помню, как она приносила лекарство мне каждое утро: алой с медом, и как грелась со мной над картошкой.  Это такое уральское прогревание, когда под одеялом ставят кастрюльку с только что сваренной  «дымящейся» картошкой, и нужно нагинаться как можно ниже над кастрюлькой. Одна я ни за что не соглашалась на такую «экзекуцию» в темноте под одеялом. Что там говорить: впечатления и ощущения моего детства, самые яркие и памятные, связаны с ней – тихой и скромной бабой Тасей. Наверное, такая бабушка была не только у меня. Сами того не подозревая, своим примером они учили нас терпению и любви. Нам повезло: имея такой «багаж» за плечами, мы можем теперь идти по жизни и без ущерба для себя  отдавать это другим людям.

Сезон грибной охоты

Опубликовано автором
Ответить

В погожий солнечный день в лесу народа оказалось примерно столько же, как в городском парке. Это в нашем привычном лесу, куда мы ездили из года в год, и который раньше мог претендовать на звание грибного места. Ничего не изменилось, и грибы точно так же растут, прячась под листьями: просто лес стал очень близко к городу.

 

Грибников можно условно поделить на два больших «отряда»: настоящие и даже немного фанатичные грибники и те, которые приезжают прогуляться и заодно  пособирать грибы. Есть еще некоторое промежуточное «звено». Для первых не составляет особого труда встать  шесть часов утра или раньше, чтобы успеть в лес раньше всех. Экипируются они огромными рюкзаками, ведрами, и один раз я даже видела мужчину с мешком из-под сахара. Когда есть опята, некоторые даже берут с собой грабли. Мужчина с мешком был внушительной комплекции и пробивался по лесу, как медведь, сквозь кусты и валежник, где, как известно, и прячется больше всего грибов.

По красивым, залитым солнцем лужайкам и опушкам ходят те, которые «прогуляться».

Поделюсь личным опытом: очень часто у входа в лес, на опушке мы и набираем больше всего грибов. Просто там их никто не ищет: обычно приехали – и сразу, почти бегом – вглубь леса, чтобы успеть собрать «дары природы», пока их не обнаружили другие. Разбредутся, разбегутся в разные стороны, а потом начинается «перекличка» с выкриком имен. Ходишь по лесу, слушаешь и думаешь про себя: ну что же не откликается этот Коля-то? Может, не хочет, чтобы его находили?

Один раз было так: собираем мы грибы, можно сказать, буквально  «выковыриваем» из земли, и по направлению к нам движется женщина с красивой плетеной корзиночкой и  одетая в светлый спортивный костюм. На голове – такая кокетливая шляпка. Ясно даже по виду, что она в лесу больше прогуливается. Ей не просто хотелось за грибами, но прогуляться в лесу красиво. А я стою в плотной серой куртке с закатанными рукавами и  джинсах, и на одном колене они мокрые, поскольку «выкапывая» «трофеи», опустилась на землю.

-Добрый день! – Обратилась женщина, – а не подскажете, это хорошие грибы?

Честно говоря, я не перестаю удивляться наивности и отваге людей, которые собирают грибы, не разбираясь в них. Недавно случайно наткнулась на форум в интернете, на котором люди размещают фото и спрашивают, можно ли есть вот то, что они вчера или позавчера собрали. Причем на фото ведь практически ничего толком не разглядишь: они, наверное, на телефон «фоткали». А вдруг найдется «умник», который напишет, что грибы съедобные, хорошие, ешьте на здоровье. Они послушают — и будут есть всей семьей. А что потом, лучше не представлять.

Не берусь утверждать, что хорошо разбираюсь в грибах, но знаю хотя бы самые главные, основные, которые в наших лесах произрастают: грузди, опята, шампиньоны, свинушки, вешенки, маховики, ну и еще пару-тройку. Все остальные – вне зоны моего грибного интереса, я просто не беру их и другим не советую.

Когда я была маленькой, мы жили в месте, где были совсем другие леса по сравнению со здешними: огромные, с белоствольными березами или пахучими высокими елями, не замученные жарой и суховеями. Мы часто ходили за ягодами или грибами, и мне было лет пять-шесть. У меня уже была своя корзинка: красно-синяя, плетеная. Родители очень радовались, когда я находила гриб: такая маленькая, а уже настоящая грибница! Ради них я и старалась, роясь в сухих листьях. Обычно ходили в лесу долго, набирая не одно ведро. Когда я уставала, то ложилась прямо на листья и смотрела, как на фоне неба качаются деревья и плывут облака. Мне казалось, что ничего красивее этого быть не может.

Когда ко мне обратилась с вопросом женщина в шляпке, конечно, пришлось принять вид знатока грибов и посмотреть содержимое корзинки. Грибы были никакие: то есть их даже определять смысла не было, полусухие какие-то, червивые.

— Выбросили бы вы их лучше, — посоветовала я.

Она посмотрела с каким-то недоверием.

-А почему?  Они несъедобные?

-Конечно, несъедобные. Их уже черви съели.

Я обратила внимание на одну закономерность: черви «набрасываются» именно на съедобные, хорошие грибы: всякие «поганки и  мухоморы их не прельщают. Иногда найдешь совсем молоденький крепкий такой гриб, а он уже червивый. Зато горькуши вырастают до гигантских размеров, и никто их не ест. Так что их распознать просто: если без «червоточинки» и на срезе синеют, значит, горькуши.

В это году в пойменных лесах – грибное изобилие, и даже объявился белый гриб, который, говорят, для нашей зоны не слишком характерен. В дубовом лесе мы набрали много польских грибов, или, как их еще называют, моховиков каштановых и поддубовиков. Одни ярко-желтого цвета с «изнанки», другие – почти красные. В отличие от груздей, которые покрыты слоем  земли и  перегноя, смотрятся, как на картинке, и, что еще важнее, долго мыть и скрести ножом не надо.

Еще в лесу можно встретить третью категорию, которую «дары природы» не интересуют вообще и они привыкли к тем, которые на полке в супермаркете. Они приехали отдохнуть, подышать свежим воздухом, закусить и выпить, а тут вдруг грибы.  И не нужны они им вовсе, поскольку мыть, готовить, придумывать, что с ними делать.

-Может, вы возьмете грибы? Мы тут нашли случайно, — обратилась ко мне молодая парочка. И вид у них был такой счастливый и радостный, что понятно сразу: им сейчас  хорошо просто потому, что они есть друг у друга, все остальное не имеет значения.

Конечно, я  говорю «спасибо» и беру у парочки грибы, которые оказались опятами. Чаще всего их  выскребать из-под земли приходится, а они вот «наткнулись».

Впрочем, «грибная охота» — дело непредсказуемое. Иной раз грибы так и «идут» тебе в руки, а иной раз ходишь  с пустым ведром, и уже всякий интерес пропадает.  По осени с пустым ведром мы возвращаемся очень редко: все-таки есть грибы и есть места, куда есть смысл наведаться Года два назад, уже в ноябре, когда грибников почти нет (неприятно прогуливаться по холодному лесу с опавшими листьями), мы наткнулись на целое семейство вешенок. Сначала долго фотографировали, потом только принялись срезать аккуратно, что заняло немало времени. Как известно, вешенки способны расти чуть ли не зимой. Вернулись на это место недели через две, а дерево стоит без коры: сняли кору вместе с вешенками и спорами.

Наверное, грибов  в наших лесах было бы куда больше, если бы  не относились к природному богатству варварски: не вытаптывали, уничтожали, выжигали, выгребали до

основания.  Меня, например, с детства приучили грибы срезать ножом, чтобы грибница не пострадала. Срезать и присыпать это место листьями, как было.  Сейчас мнения по поводу срезать или выкручивать, разделяются. Говорят, что если срезать, остающийся кусочек ножки загниет и дальше загниет грибница. С другой стороны, при выкручивании тоже нет гарантии, что  ничего не сталось в земле.  Есть немало свидетельств о «живучести» грибов, которые во дворе срывали и выкручивали, а они на следующий год появлялись вновь. Вывод такой: главное, не повредить грибницу, не копать и не грести граблями.

Лес обязательно  найдет возможность отблагодарить за бережное к нему отношение.

 

Валентина Дорн

день рождения — негрустный праздник

Опубликовано автором
Ответить

Отмечали день рождения. Перед этим один из гостей (мой муж) косил газон и умудрился сильно порезать  газонокосилкой палец на ноге. Он  быстренько сгонял  в больницу, где ему наложили два шва и сделали укол от столбняка. День рождения для него был потерян: в больнице предупредили, что пить ему нельзя.

В назначенный час он явился на праздник нарядно одетый, с подарком, но с забинтованной ногой. Дежурная медсестра бинта не пожалела. Гости, включая именинника, ему посочувствовали, и взяли на заметку, что теперь  в компании у них будет один трезвый  человек, а у человека есть вместительный автомобиль  — джип Шевролет Блейзер. Все-таки лето на дворе, и в выходной день не помешало бы искупаться.

Когда гости были уже сильно на «взводе» решили ехать на Волгу. В Шевролет на сиденье и в багажник загрузились  одиннадцать человек.  Багажник закрывать не стали, чтобы  было прохладнее, и  пугать прохожих. От места загрузки  до Волги  было две дороги: одна – дальняя, через большой мост с постом ГАИ, другая – ближняя, по песку и через затон.  Несколько лет назад затон и остров соединял основательный  мост, но его сломали после того, как был построен большой мост через Волгу. Как это обычно бывает, не  нашлось средств на его содержание.

Нетрудно догадаться, какую дорогу выбрали мы. Подъехав  к броду по песку, мы были  удивлены, что воды сегодня как-то слишком много. Сразу ехать не решились. Сначала промеряли, убедились, что глубоко,  в самых глубоких местах примерно по пояс, заспорили «пройдет или нет» и решили ехать. Мы рванули с места, погнали волну и заглохли.  Вода сначала захлюпала под ногами, потом на сиденье.  Мы начали эвакуироваться, держа над собой пакеты с телефонами и полотенцами. Хуже всего пришлось нашему водителю: он сидел в воде, подняв забинтованную ногу на переднюю панель.

Почему-то мы все  перешли  на тот брег, к которому не доехали, но очень стремились.  Кто-то пошел за помощью, искать другой джип или что-то подобное, а  муж так и сидел в воде.

— Какой-то неудачный день у меня сегодня,- грустно сказал он.

Среди отдыхающих наши ребята  «поймали» водителя «маршрутки».  Поскольку он наотрез отказался  подъезжать к нашему «утопленнику», заставили его помогать физически.  Благо, что он оказался  довольно крупным мужчиной в красных трусах с надписью СССР сзади.  С истошными криками (наверное, такого даже не слышали бурлаки на Волге) они вытаскивали Шеролет Блейзер весом в две с половиной тонны.

Видимо, в воде он был все-таки легче, и ребятам удалось подтолкнуть его к берегу.  Не буду  утомлять вас описанием всей дальнейшей суеты. Скажу только, что  вызывали  Ниву, потом лопнул трос, потом Нива буксовала, и ее толкали  все, кто загорал и купался  в этот момент  в затоне, включая мальчишек-рыбаков. Я же говорю, что  народ у нас дружный! Потом наш Шевролет, испустивший из себя потоки  воды, никак не заводился, и возле него собрался целый «консилиум».  К вечеру мы основательно замерзли в мокрых купальниках, а переодеться не во что: одежда-то тоже вся мокрая. Ну, если можно назвать одеждой шорты и майку.

Можно еще добавить, что  в ожидании подмоги ребята решили заодно помыть наш затонувший автомобиль. Со стороны это выглядело так, как будто люди специально заехали в воду, чтобы отмыться.  Один наш парень – Андрей, который активно при затоплении переносил женщин и детей на берег, предлагал услуги другим девушкам, чтобы они не намокли. Еще он все время говорил фразу: «жалко, что водки с собой не взяли!».

Все закончилось благополучно: в конце концов, замерзающих развезли, а потом все-таки завелся и Шевролет.  Сушился он долго. Глядя на «растопырку» с раскрытыми дверцами и багажником, я  не упустила случая упрекнуть мужа:

-Мало того, что  сам покалечился, так  еще и машину угробил!

Но это я так: для порядка. Вообще-то живем мы  с ним дружно.

Просто мысли. Просто так

Опубликовано автором
Ответить

 

Десять причин покормить птиц

Наверное, я старею. Этой зимой я начала кормить  птичек у себя под окнами дома.  Раньше в моей жизни не было места птичкам: слишком много забот и дел. Бурная личная жизнь, переходящая в семейный быт. Теперь я каждое утро насыпаю  баночку  пшеницы в кормушку, а потом мы с кошкой  Ночкой  время  от времени  заглядываем в окно. Смотрим, как они суетятся  в  тесной для такого количества пернатых кормушке и щебечут, навевая мысль о весне в небывалый для нашей местности двадцатиградусный мороз. Некоторые воробьи буквально зависают в воздухе над всем этим пиршеством.  Кошка от этого приходит в полный экстаз и начинает метаться по подоконнику. Потом она  истошно мяукает, просится у входной двери и не поддается моим вразумленьям, что бедных птичек ловить нельзя. Если она все же оказывается на улице, стая воробьев мгновенно перелетает на  вишню, образуя на ветках пушистые нахохленные комочки, переживающие осадное положение.  Кошка и птички подлогу занимаются тем, что подсиживают друг друга.  Если на улице довольно холодно, усы у Ночки покрываются инеем, и она посылает сигналы в окно: давай, хозяйка, запускай. Не видишь что ли, я уже  инеем покрылась!

Иногда воробьи прилетают, едва забрезжит рассвет  — и тогда я просыпаюсь под  птичье щебетание.  По-моему, прекрасное начало утра. Я даю себе установку, что такой день не может быть плохим.

Нельзя не покормить завтраком и обедом мужа и детей,  собаку и кошек, которые все равно  не дадут проходу по кухне, пока  не получат свое. Птиц нам кормить совсем не обязательно, а потому так приятно. Это мой посыл  немного добра и сострадания в мир. Я знаю наверняка: мир ответит тем же. Возможно, и мне перепадает что-то из «кормушки» щедрости и милосердия. Нет, я не  алчный человек. Просто мы так устроены: нам мало просто зарабатывать деньги и жить своим иждивенческими настроениями. Нам нужно  нести добро, заботиться, опекать, помогать. Без этого жизнь обретает какой-то ледяной и скучный оттенок.

Однажды прикормив птиц, я уже не могу отказаться от этого занятия.  Воображение рисует страшную картину: вдруг они прилетят, голодные, холодные, а кормушка пуста.  Конечно, они полетят  в другое место, но и там никто не гарантирует  для пернатых богатый стол – и тогда они просто не переживут ледяной зимней ночи. Жалкие замерзшие комочки, не  успевшие дождаться весны.  На несколько птичьих голосов и песен в мире станет меньше, а звонкоголосый весенний хор немного печальнее. Поэтому и еще по  каким-то не до конца осознанным причинам я и кормлю птиц.  Очень хочется, чтобы  новая весна наступила побыстрее и пестрела, звенела, звенела птичьими голосами.

вагон номер семь

Опубликовано автором
Ответить

Предисловие

 

Они оказались в поезде, из которого невозможно выйти.  Куда мчит их странный состав? К светлому будущему? Неопределенному настоящему? В туннель, где нет света?  Мы все – немного пассажиры и заложники. Заложники системы и времени и установленных кем-то правил. Мы тоже не можем сойти  на другой остановке. Мы тоже заперты в своем времени и  пространстве, которое  иногда имеет свойство сжиматься.  До границ государства, комнаты или купе вагона. Вы закрываете глаза и слышите… Да, это стук колес. Чем дальше — тем безвозвратнее.

 

Повезло

Странно, но о прибытии поезда даже не объявили. Николай едва успел до этой самой седьмой платформы, промчавшись по переходу и множеству ступенек. В свитере, с  чемоданом и пакетом в руках, он основательно взмок, и дышал, как будто  только что пробежал стометровку на время. А вот и его седьмой вагон, возле которого  никто не встречал.

«Наверное, осталось несколько секунд, и кондуктор уже вошел внутрь, – подумал Николай, делая последний рывок, взбираясь на ступеньки.

У него было место в купейном вагоне. Дороговато, конечно, но  выбора уже не было. Ему и так повезло: Николай пошел  в кассу буквально за день до отъезда – и вдруг выяснилось, что есть дополнительный поезд в южном направлении.

События последних двух дней Николай перебирал в уме, уже удобно устроившись на полке, освободившись от свитера и засунув багаж под сиденье. Пока он  был в купе один. Поезд медленно набирал ход, постукивали колеса, и от этого Николая стало клонить в сон.

«Хорошо, что я успел… Даже билет не проверили… Летом все едут на юг… Интересно, кто войдет на следующей станции: мужчина или женщина? Хорошо бы, если молодая симпатичная женщина… В сарафане на  тонких  лямочках и шляпке…Видел на вокзале…» — крутились стаи мыслей в его голове, покоившейся на подушке.

Он вздрогнул и проснулся, словно бы во сне наткнулся на какую-то преграду.  Какая-то необъяснимая тревога…

На другой станции к нему никто не присоединился, день уже клонился к закату. За занавеской сумерек в окне проносились  деревья, которые то отступали, то подступали ближе к поезду. Вид довольно однообразный: ни домов, ни  людей. Человеку, живущему в огромном городе, трудно привыкнуть к такому одиночеству.

Николай шумно вздохнул, потянулся и  отодвинул двери купе.  Он решил найти все-таки проводника и попросить у него стакан чая.

В конце узкого коридора он заметил фигуру человека, прильнувшего к окну. Это был пожилой мужчина с седыми всклокоченными волосами. На приближение Николая он никак не отреагировал.

— Здравствуйте!- Как можно бодрее сказал он.

В ответ – ни звука, ни поворота головы.  Николай решил не обижаться. Он тоже встал у окна и посмотрел за стекло, где уже ничего невозможно было различить.

-А я больше люблю в общих вагонах ездить, – продолжил он, – там народу много, веселее как-то.  А тут вот сидишь один, как сыч…  Спать уже надоело. А вы в купе один едете или с попутчиком?

Старик наконец-то оторвал взгляд от окна и повернулся. У Николая возникло такое ощущение, что он смотрит на него, но не видит. Незнакомец медленно, шаркая ногой, пошел по коридору.

-Вы проводника не видели? – Бросил вслед Николай уже не так бодро и уверенно.

Наверное, старик был еще и глух: он ничего не ответил.

Проводника Николай так и  не нашел. Двери крайнего купе оказались закрыты. Пришлось ему ужинать без чая.  Он запивал «минералкой» бутерброд с колбасой и просматривал газету, купленную на вокзале.

Потом подетально обдумывал план своих действий. Поезд должен прибыть на место  около семи часов вечера. Костя обещал встретить его на вокзале.

Хорошо бы на эти три дня устроиться в какой-нибудь недорогой гостинице. Все-таки у Кости семья, не хочется их стеснять. По окончании семинара им должны будут, как говорил Костя, выдать сертификат  с логотипом всемирно известной компании. Ради него он и поехал. Шанс продвинуться по службе. Сколько можно ходить в рядовых инженерах со скромной зарплатой, терпеть упреки жены и целый год откладывать деньги, чтобы съездить отдохнуть в отпуске?

И снова стук колес его успокаивал и убаюкивал. Навевал мысли о роскошном отпуске среди пальм, месте главного менеджера в их фирме, импортном сером костюме-тройке, который не мнется в рукавах. В этот раз его разбудил звук открывающейся двери и пугающий силуэт. Николай инстинктивно сжался под простынею.

Старик ( без сомнения это был он) затворил дверь и уселся на край постели.  Он опять смотрел в окно.

— За тем деревом будет маленький дом с забором. Маленькая такая рыжая собачка у калитки.  Потом будет какая-то станция: мы на ней не останавливаемся.  Остановимся примерно через полчаса. Там женщины рыбу продают, семечки в стаканах и яблоки: мелкие такие, с красненькими бочками… Червивые попадаются. Семечки не берите: они горелые.

— Откуда вы знаете?

Старик усмехнулся одними только губами.

— Я в этом поезде – полжизи…

— Как это в поезде? – Недоумевал Николай – Вам, наверное, негде жить?

— Может, и негде… Поездишь год-другой – сам все поймешь.

— Да… Я не собираюсь ездить… Мне завтра в семь выходить…

— Посмотрим, посмотрим, — загадочно кивнул старик, поднимаясь.

— Как скучно станет, к нам в пятое купе приходи, – бросил он напоследок.

Николай про себя решил, что старик совсем с ума сошел, хотя с виду не похож на сумасшедшего. Вот глаза только…Но в пятое купе он все-таки решил заглянуть. Что делать-то одному целый день?

 

Компания

Итак, их было трое: старик, полноватый мужчина неопределенных лет и парень, которому на вид можно было дать лет шестнадцать-семнадцать.

Он был в шортах, открывающих на обозрение худющие угловатые коленки. Да и шея у него была слишком худая и длинная, а голова маленькая.

— Мне восемнадцать с половиной, – предупредил парень, — меня даже в армию чуть не забрали.

— Откосил? — Улыбнулся Николай от сознания того, что наконец-то он нашел понятного и добродушного собеседника.

Парень хмыкнул и погрустнел, но ненадолго.

— Не… Нафик надо? Я, наоборот, хотел в армию пойти, мир посмотреть. У нас в деревне, знаете, какая скукота?

— А чем плохо в деревне?

Парень скривился:

— Считай, одни старики остались со старухами, ну и пьянь всякая.  Из развлечений – морду побить друг другу да водку пожрать. Отец неделями не «просыхает». Мне как восемнадцать стукнуло, я рюкзак собрал и сам поехал в райцентр, в военкомат. Захожу, а они на меня смотрят, как на шизу.

Ну, я с ходу: «Хочу послужить Родине!» Короче, отправили меня домой. Комиссию проходить и все такое. Потом военком наш документы посмотрел и говорит: «Пока что, Воробьев, Родина без тебя обойдется. Езжай к себе в деревню  и ешь сметану.  Тебе надо еще килограмм десять добрать. Веса на твой рост не хватило».

Приехал домой, пожил неделю, подрался с отцом. Вернее, он мне этот… отчим. Работы у нас нет. Девчонка моя на учебу ехала. Ну и решил тоже в город. Подумал, может, устроюсь куда-нибудь. Комнату в общаге получу, с Дашкой буду встречаться. Хотя бы по выходным. В кино с ней ходить.

Николай слушал паренька и внимательно посматривал, как двое других  с азартом играют  карты. Причем старик оказался совсем не слепой.

— Это они  играют, кому на станции за дыней идти, – пояснил паренек.

— Какой дыней?

-Обычной…  Лучше бы Петрович пошел, — кивнул паренек в сторону старика, – он приносит сладкую и мягкую, а у Толяна она недозрелая какая-то. Хотя тоже сладкая.

— Не нравится — не ешь, — возмутился Толян, но без злобы. Похоже, что он проигрывал.

— Я бы на твоем месте тоже сходил за жратвой какой-нибудь, —  посоветовал Толян Николаю, натягивая футболку, – а то мало ли сколько еще с нами?

— Последней реплики  Николай не понял, но засобирался за компанию. Утром он плотно позавтракал  рыбной консервой и картошкой, и есть ему совсем не хотелось.

Поезд замедлил ход и становился.

-Три минуты стоим! – Сообщил Толян, спускаясь на землю. Он не торопился.  Оказавшись  на воле,  шумно потянул носом и даже прикрыл глаза от удовольствия. Он совсем не походил  на пассажира поезда, которому срочно нужно было найти  проигранную в карты в дыню.

В сторонке стояло несколько продавцов с какими-то корзинками и свертками.

— Молочка не хотите? Рыба копченая соленая! Берите недорого! Пирожки с мясом, капустой, картошкой! – Зазывали женщины.

Толян и не двинулся с места.  Потом к нему подошел парень с огромной клетчатой сумкой и вытащил  дыню. Ни слова не говоря, Толян отсчитал ему несколько десятирублевок.

Дыня действительно оказалось немного жесткой: она не резалась, а  кололась кусочками. Толян разложил кусочки прямо на газете.  Николай вернулся ни с  чем со станции, и, компенсируя  свою нерасторопность, принес в  купе остатки провизии.  По его подсчетам, ехать оставалось  часов семь-восемь. Пообедали скромно, и почти в тишине.

— А ты где выходишь? – Спросил Николай паренька.

— В городе.

— Каком?

— Мне без разницы!- Махнул рукой паренек, — лишь работа была и комната в общаге.

— Понятно, — кивнул головой Николай,  помолчал, и уставился в окно. Они как раз проезжали какую-то речушку, поросшую камышом. А вдалеке даже виднелись фигурки рыбаков с удочками.

— И долго уже едешь до города?

— Не знаю… Неделю. Может две… Когда я в вагон сел, Петрович и Толян уже были.

— Что ж за неделю ни одного города?

Вопрос получился, как говорят в таких случаях, излишним.  Негромко говорившие между собой Петрович и Толян замолчали, и все посмотрели на Николая. Странно так посмотрели, что он почувствовал себя лишним.

-Ну, я пойду собираться, – нашел он причину, чтобы исчезнуть.

В ответ – ни звука.

 

Странный вагон

Николай сидел в полном одиночестве и размышлял над странностями. Странно, что до сих пор он не видел кондуктора, а вагон шел полупустым. И эта компания из пятого купе. Парень-то ладно, а вот двое других с их взглядами и шушуканьем… По каким-то странным путям шел этот дополнительный поезд. Должны быть холмы и горы, а они, наоборот, ехали по каким-то  степям,  лесам. Ни одной крупной станции. Этого просто не могло быть!

Он не мог вот покорно ждать дальше. Николай вышел в коридор и стал открывать двери купе — одни за другими. Некоторые  не подавались.  За одной дверью он увидел морщинистую иссохшую старушку, созерцавшую пейзаж за окном.

— Здравствуйте! – Обратился к ней Николай. – Вы не знаете, что это за поезд?

Старушка посмотрела на него отрешенными равнодушными глазами и отвернулась.

Николай постоял немного, оценивая бессмысленность второго вопроса, и закрыл дверь.

Из другого купе на него хлынул запах  крепкого перегара. За столом, уронив голову на стол, заваленный всякими объедками и мусором, сидел человек в грязной  майке. На появление Николая он никак не отреагировал.

Николай пошел, почти побежал по коридору. Он хотел оказаться в следующем вагоне, а если понадобится, еще в одном, чтобы выяснить, наконец, что это за поезд. Ему не давала покоя смутная догадка, что он сел  в какой-то  другой состав и вот теперь едет непонятно куда.. Там, в южном городе его ждет друг и уже скоро начнется семинар, а он  укатил в другую сторону.

Дверь вагона, которая должна была вести в тамбур, оказалась закрытой. Напрасно он пытался, что было сил нажать плечом.  С другой стороны – то же самое. Николай стучал и с разбега пытался выбить дверь. Безрезультатно.

«Должен быть стоп-кран» — мелькнуло у него в голове.  Но стоп-крана нигде не было: ни в коридоре, ни в его купе, ни в  соседнем.  Из сумки Николай вытащил нож и снова пошел к запертой двери вагона.  Он целиком был поглощен своей работой и не заметил, как подошел старик.

— Бесполезно, – сказал он, — другого вагона нет.

-Но я же видел, когда садился…

— Забудь, что ты видел.

— Куда нас везут?

— Я не знаю… И никто не знает.

 

Рассказ старика

Было тихое сентябрьское утро. Знаешь, как хорошо у нас бывает в сентябре. Как раз наливается виноград. Поспевают поздние яблоки, инжир. У меня был большой сад. Мне нравилось растить деревья. Некоторым было уже по тридцать-сорок лет. Когда родился сын, посадил орех, родилась дочь – посадил яблоню. Я давно там жил.

И вот сентябрьским утром я затворил калитку и ушел. Все оставил. Сердце рвалось на части, когда уходил, а мне вслед,  за забором выл  пес. Он все понял. Он уже знал, что я не вернусь. Жалко его было.  Лет десять у меня прожил: целый собачий век.  Если бы я его отпустил с цепи, он так бы и увязался со мной на станцию.

Я шел мимо хлебного магазина, мимо разрушенного дома, где раньше библиотека была. Неделю назад сюда упала бомба. Дома как не бывало: груда обломков.  Еще одна  упала рядом с рынком. Там еще больше людей погибло. Соседи уехали еще раньше меня, а я все ждал.

Думал, может, война прекратиться, но она не прекращалась. В городе воду отключили, не стало электричества.  В то утро, когда я уходил, было тихо, но это была обманчивая тишина.

Я уходил  с тяжелым сердцем и  тревогой за мой дом, сад, могилу моих родителей и жены. Уходил от войны. Мне было все равно, останусь я жив, или нет, но я не мог больше этого видеть.

Все знали, и я тоже, что поезда не ходят. Но у меня с утра было предчувствие какое-то. Словно бы в кармане   у меня лежал билет на поезд. Вот я и пошел.

Я пришел на пустой перрон – и он подошел. Я сел в первый попавшийся вагон. Хотел сойти на какой-нибудь  дальней станции. Поезд шел, колеса стучали, а я так и не решился. На одной мне показалось слишком многолюдно, на другой я заметил в толпе злые лица, на третьей было холодно и тоскливо.  Я смотрел из вагона и все ждал, ждал, ждал, когда же будет подходящая станция.  Потом я заметил такую вещь: все стало повторяться. Как будто бы мы ездим по кругу. Кто-то заходит, кто-то выходит, а кто-то остается и тоже не может выйти. Теперь ты понял, куда ты попал?

— Но такого не может быть!

Старик усмехнулся:

— Я не буду тебя убеждать или что-то доказывать.

— Вы говорите, что станции повторяются? Вы уже выучили наизусть, что за чем следует?

— Ну да.

— Значит, поезд едет вкруговую… Но ведь можно сойти на какой-то станции… Сесть на другой поезд, на автобус.

-Нельзя.

-Но почему?

Старик приблизил свое лицо, и в этот момент оно показалось Николаю каким-то безумным.

— Вагон не отпускает тебя.  Ты уходишь, но все равно опять оказываешься здесь.

— Я не понимаю…  А, может, нас кто-то разыгрывает, и мы вообще никуда не едем?  Может, окна – это совсем не окна, а такие мониторы с изображением.

-Телевизоры что ли? – Переспросил старик.

-Типа того.

— Ну ладно, я пойду, – вздохнул старик.

Николай еще что-то хотел спросить, но упустил мысль. Кажется, про то, что повторится ли сегодняшний день завтра или что-то подобное.

Когда старик ушел, он стал внимательно рассматривать окно. Судя по всему, это была обычная пыльная рама со стеклом. Да и изображение по ту сторону казалось очень натуральным.  Николай стоял, упершись в окно лбом и руками.  Уже начало темнеть, и картинки на  той стороне были неотчетливыми. Еще он заметил у самой дороги человека, который в какой-то момент оказался прямо перед ним.

Николай долго не мог заснуть и все думал под стук колес про старика. Закрыв глаза, он видел удаляющуюся сутулую фигуру и пса,  с отчаяньем и лаем рвущегося с цепи.

 

Попутчик

Что вчерашний день не повторится, это Николай понял раним утром. Часов в пять или шесть в его купе вломился здоровый малый с огромным чемоданам.

Причем он не думал вести себя тихо из уважения к спящему соседу. Он был явно в приподнятом настроении и даже напевал себе под нос какую -то бравурную песенку.

— Привет пассажирам! – Нарочито громко и весело  известил он, когда Николай повернулся с бока на спину, — меня Василием зовут, а тебя?

— Вы… То есть ты сейчас на какой станции сел?

— Паникаровка…

-Что это за станция такая?

— Нормальная станция, районный центр.

— А едешь куда?

— К невесте.

— Ну, это понятно, а  в какое место?

— Нижний Новгород.

— Уверен, что в тот поезд сел?

На некоторое время улыбка «сползла» с лица Василия и он стал сосредоточенно рыться в карманах, пока не извлек на свет довольно помятый билет. Оба попутчика внимательно принялись его изучать.

— Да все правильно! – Громогласно возвестил Василий, – поезд такой-то, вагон номер семь.  Между прочим, поезд дополнительный. Я  едва уехал.

Ну что, позавтракаем!

Не дождавшись одобрения своей идеи, он принялся ловко и торопливо выгружать  свертки и банки на стол, где явно не хватало для всего места. Николай подумал, что неплохо было бы пригласить старика, Толяна и «призывника», но как-то постеснялся.

На столе  среди  свежих огурчиков, помидорчиков, толстых ломтей ветчины и прочей снеди была выставлена бутылка водки.

— Ну что? За «счастливого пути»?

Василий не спрашивал согласия. Он уже наливал   в одноразовые пластиковые стаканы. Водка в шесть часов утра!

Николай поморщился, но все-таки опрокинул полстакана, потом еще раз.

Попутчик рассказывал ему свою историю. Про то, что он с женой прожил почти двадцать лет. Все это время работал на заводе токарем. Машину купил, ремонт в квартире сделал.  Дети выросли. Старший сын женился, дочка в институт поступила. Ему бы жить да радоваться, а нет. До того тоска взяла последнее время, что хоть вешайся. Скукотища, безысходность какая-то. Да еще каждый день вспоминается одноклассница – первая любовь. Решил узнать, где она, как живет. Узнал. Переписываться стали на  «одноклассниках». Она написала, что разошлась с мужем, работу хорошую потеряла. Василий и вовсе потерял покой.  Всю ночь вздыхал и ворочался с боку на бок. Вспоминал, как они первый раз поцеловались, как в кино ходили. Утром пошел на вокзал и купил билет в Новгород. Жену решил пока не тревожить. Сказал, что  у него в  Новгороде друг нашелся, с которым служили вместе. Зовет погостить недельку-другую Жена, конечно, поворчала-поворчала, но харчи собрала в дорогу. Хороший она человек, да только не  лежит сердце. По глупости женился, да так и прожил двадцать лет. По привычке.

— Все! Начинаю жизнь заново! Вот с этой самой минуты! – Орал захмелевший Василий.

То ли водка была «паленая», то ли вагон слишком трясло и качало, но у Николая все поплыло перед глазами, а звуки доносились словно бы приглушенные, неотчетливые.

Кто-то закричал:

— Таможня! Приготовьте багаж для осмотра!

В купе ворвались таможенники, почему-то с оружием и в масках.

— Чемодан свой открывай! – Приказал один.

Пока он с трудом вытаскивал чемодан, они уже рылись в вещах Василия.

Расстегнули туго набитую сумку на молнии, и оттуда буквально вывалились пакетики с белым порошком.

Василий не побледнел: он стал желтым каким-то. И у него дрожали руки.

-Не может быть! Это не мое!

— Все вы так говорите.. На выход! Быстро!

Василия уводили как преступника, надев наручники. Его раскрытый чемодан так и остался стоять на полке. Некоторое время Николай сидел в оцепенении, и лишь когда поезд набрал ход, как будто спала пелена. Он выскочил из купе и побежал к выходу.

— Меня! Меня заберите! – Стучал он кулаками в дверь вагона.

Из купе рядом вышел какой-то пассажир, которого он не видел раньше: какой-то взъерошенный, в брюках, похожих на пижаму.

Постоял, почесал затылок, потом опустился на пол, выставив острые колени. Прислонившись к стене, Николай чувствовал затылком, как  мерно подпрыгивают колеса поезд на рельсах. «Сплетался»  бесконечный ритм: ритм дороги и безысходности. По всей видимости, невесте из Нижнего Новгорода так и суждено будет доживать свой век в одиночестве.  Василия-то увели.

— У тебя пожрать есть чего-нибудь? – Спросил  незнакомец в полосатых штанах.

— А где старик?

— Какой старик?  — Переспросил «полосатый».

— Вон из того купе…

— Его забрали вроде бы. Оружие нашли какое-то…

 

 

Попутчица

Но оказалось, что старика не забрали. Через день два или три Николай его увидел сидящим у себя  на постели. Он рассказывал, как уходил от войны.

— Постой, старик, – Николай оторвал голову от подушки, — ты мне это уже говорил…  И за дыней тоже ходил раз сто или пятьсот.

Старик замолчал и поджал губы.

— Я бы на твоем месте не стал больше пить, – заявил он поучительно.

— А я не пью.  Один раз только с Василием, который вез уйму наркотиков.

— Уже не один. Все повторяется.

-Значит, я пил много раз?

— Да.

Николай вскочил и  стал с усилием тереть небритое лицо.

— Бежать! Надо бежать! – Раз пять, как заклинание, повторил он.

Старик посидел еще пару минут, с жалостью глядя на Николая, и вышел.

Тот стал тщательно обдумывать план побега. Решил так: из вещей ничего не брать. Как только будет станция, выскочить из вагона и идти, куда глаза глядят. В транспорт никакой не садиться.

Николай тщательно побрился, переодел майку и сел дожидаться ближайшей станции. Точь-в-точь, как пассажир, который приготовился заранее и ждет-не дождется, когда же поезд прибудет на станцию, где его будет встречать родня. Немного помятый и ошалевший, он сойдет на перрон, прямо в объятия жены с внушительным бюстом. А племянник или дядя, или шурин или деверь, как перышко подхватит его чемодан и быстро направиться к выходу. По направлению к дому и накрытому столу с выпивкой и закуской. И все будут весело шутить и улыбаться.

Но станции все не было. Уже проехали собачку, одинокую сторожку, выжженную рощу и мостик. Миновали туннель, за которым показался город. Город!  Он возвышался как неловкая громадина. Почти живое затаившееся существо с когтями-антеннами и горячими крышами. Сейчас он все бы отдал просто за то, чтобы попить пиво в кафе на набережной, зайти в книжный магазин, поглазеть на  девчонок в мини-юбках, которые так любят фотографироваться у фонтана.

Вот, наконец, и вокзал. Поезд  судорожно дернулся  пару раз и замер. Николай был наготове у выхода. Как лев перед прыжком на добычу, как спринтер на старте.

— Молодой человек, Вы не поможете мне занести вещи? — Прозвучало снизу, с перрона. Николай опустил взгляд и замер.  Сарафан на лямочках, шляпка, глаза цвета ангельской невинности. Такие небесно-голубые, с пушистыми ресницами.

-Конечно, – немного смутившись, ответил он, – а какое у вас купе?

— Кажется, номер семь.

Это было его купе.

Николай дотащил довольно тяжелый чемодан, галантно пропустил даму вперед и опустился на свое спальное место. Ему стало стыдно, что у него на столе и на полке такой беспорядок.  Он вытащил из сумки какой-то пакет и стал засовывать туда пустую бутылку, открытые недоеденные консервы, шкурки от колбасы.

— А нельзя ли открыть окно?- Вежливо поинтересовалась дама.

Николай знал, что окна в вагоне не открываются, но все же подергал за ручку пару раз.

Дама сняла шляпку и стала причесывать волосы.

— Не могли бы вы выйти? Мне нужно переодеться, – попросила она.

Николай стоял у окна и  думал, почему же он не вышел? Неужели эта дамочка так его поразила? Слава богу, он не в том возрасте, чтобы впадать в волнение от появления любой привлекательной женщины или девушки. Дело было в другом. В том-то и дело, что поразила. Она была из его представлений. Кажется, он видел ее на вокзале, когда покупал билет, а может быть, на скамейке в парке. Он не мог вспомнить точно.

Наверное, она сейчас наденет светлые брюки с тонкой кофточкой и ляжет на полку читать книгу. Какой-нибудь любовный роман.

Дамочка действительно лежал на полке с книгой в руках, которая называлась так: « страсть и коварство». Иногда она меняла положение, вытаскивала из сумочки красное яблоко или конфету и, не отрываясь от чтения, съедала. Николай понял, что  в этом купе он стал лишним. Может быть,  когда дамочке надоест чтение, она с ним заговорит?

О чем же она может говорить?  Например, спросит, куда он едет? Не душно  ли было ночью, и почему проводник не  носит чай.

Все именно так и произошло.

-Очень хочется чая, – заявила дамочка.

 

Клоны

— Сейчас я схожу, спрошу!- Засобирался Николай.

В коридоре он немного постоял, прислонившись к стене и  ощущая всем телом, как постукивают колеса. Он уже так привык к этому звуку и движению. Он стал почти одним целым с этим вагоном, но еще не разобрался, почему он попался в эту ловушку.

Николай направился к своим знакомым: старику, Толяну и призывнику, поскольку с другими пассажирами  так толком и не познакомился.

Компания не обратила внимания на его появление. Старик  дремал на полке, прикрыв глаза, а  Толян и парень играли опять в карты.

— Ты давай королем! Королем своим козырным! – Орал Толян.

— Хрен тебе с маслом, а не король!- Злорадствовал парень, вытаскивая другую карту.

Николай молча сел рядом.

— Ты че такой?- Поинтересовался Толян.

— Какой?

— С нами сыгранешь?

— Не…

— Хавчик у тебя есть?

Николай почесал макушку.

— Вроде был. И хавчик, и бухло…Василия забрали, а это все осталось.

— Бухло нам не надо, а пожрать не мешало бы.  Да…, неладно с попутчиком твоим вышло. До тебя еще парня одного  вот так же повязали. Он больше не появлялся… Ну  что, пошли к тебе! Старик, ты с нами или как?

— Я лучше принесу. У меня там в купе  дамочка одна.

— Какая дамочка!

— Симпатичная такая, книжку читает. За чаем меня послала.

Старик уже поднялся с постели. Он сидел, ссутулившись, и внимательно слушал.

— Какая она? – Вставил он свое слово.

— Обычная дамочка: ухоженная такая, культурная.

— Какие у нее волосы?

— Не помню.  Кажется, обесцвеченные.

— А глаза?

-Голубые.

Получив краткую информацию о дамочке, старик потерял интерес.

— А почему вы спрашивали? – Поинтересовался Николай.

Старик махнул рукой и снова лег на постель.

Парень и Колян не унимались.

— А что она у тебя кусается что ли? Почему это к ней нельзя? А вдруг мы ей понравимся? – Ухмылялся  Толян.

— Не понравитесь. Это уж точно.

— А ты почем знаешь?

— Не пойму почему, но я про нее как будто знаю все.

Старик опять поднялся.

— Ты заешь, что она скажет, что сделает?

— Вроде того…

—  Тогда ты должен знать. Что она — не настоящая.

— Что?

— Мы называем их клонами. Она –это твое представление о женщине, которая села в поезд.

— И что мне с ней делать?

— Ну, это уж твое личное дело, – похабновато усмехнулся Толян.

— А высадить ее можно?

— Они приходят и уходят без нашего спроса.

— К вам приходили?

— Вон к нему, – кивнул Парень в сторону старика, — к нему жена приходила.

— Это как?

Старик не спешил с ответом. Он снова смотрел в окно, где за  деревьями открылся шикарный вид на  речку.

— Сейчас на мост  въедем, – сказал Старик.

— Да ладно с мостом. Про жену расскажи, – попросил  Николай.

Толян с парнем снова разложили карты, а  старик начал так:

— Она пришла молодой. Такой, как я ее увидел первый раз.  Она была очень красивой и гордой. Сначала и смотреть не хотела в мою сторону, а родители ее были не против, чтобы мы поженились. Семья у нас небедная была: виноградник большой, овец держали… В общем, сосватали мы ее. Она вышла: щеки «горят», глаза опустила, даже не  взглянет. Это потом у нас ладно все стало. Никогда я ее не принуждал: только добром и лаской. Теперь думаю, что  может, и не любила она меня никогда. Столько лет прожила, детей родила, а не любила. Женщин  не разберешь. То смотрит ласково и весело, то плачет. И никогда она про тоску свою не говорила, не жаловалась.  Потом в один год заболела и умерла от рака, недолго мучилась. С того времени и дня не прошло, чтобы я о ней не думал.

Один раз глазам своим не поверил: заходит в  вагон Она!  И смотри на меня так  преданно, ласково.

-Здравствуй, – говорит.

Я сначала подумал, что это дочка наша старшая. Потом гляжу:  нет, это и есть сама она, родинка на щеке. Я-старик, а она молодая. Как будто  воскресла с того света. Мне умирать, а ей жить. Стоим, смотрим друг на друга, а я  не знаю, что сказать. Слезы по щекам катятся. Самый родной мне человек, а слов нет.

Отвел ее в отдельное купе. Сумку нес такую с желтыми полосками. Потом вышел ненадолго, вернулся, а ее нет. Ни сумки, ни ее – как будто не было.  Один старожил из второго купе (его увели потом куда-то двое из ЧК) мне потом рассказал, что это не жена была, а клон. Мертвые к нам не возвращаются.  Так я хотел ее видеть, что воссоздал в своем воображении. У него так тоже было с дочерью.

Такой вот я ее и представлял: что она так будет говорить, как смотреть на меня.  Что потом – об этом ни одной мысли не было.  Вот она и исчезла. Наверное, пока ты представляешь – она есть,  перестал – она исчезла. Так и с твоей.

— Да уж, история, —  выдохнул Николай, — пойду посмотрю, может, ее и нет вовсе.

Он хотел по привычке дернуть дверь, но передумал и решил постучать.

— Да, да, войдите! – Раздалось за дверью.

Дамочка сидела на полке и гладила котенка. Такого забавного, пушистого, полосатого котенка, который «гудел» от удовольствия. Причем делала она это очень старательно, и не обращая никакого внимания на его вторжение. На столе стоял невесть откуда взявшийся недопитый чай в подстаканнике. Значит, зря он   придумал отговорку, почему не принес чай от проводника. Вранье не понадобилось.

Прошло, наверное, минут пятнадцать, а дамочка все так же гладила, а котенок все так же мурчал. Николай вспомнил, что  в детстве так любила делать его старшая сестра, а котенка звали то ли Пушок, то ли Звонок. Интересно, клон он или нет? — Думал Николай, отворачиваясь к стенке. Даже под убаюкивающий стук колес сон никак не шел к нему. Трудно в этом признаться, но ему было страшно.  Он боялся повернуться и посмотреть на дамочку. В какой-то момент перед этим ему показалось, что у нее как будто неживые, стеклянные глаза, и они ничего не выражают. Посредине бессонной ночи он покинул свое купе. Он хотел отыскать где-нибудь свободное место, но все двери неожиданно оказались закрыты. Даже та, где были его хорошие  знакомые: призывник. Старик и Толян. Помаявшись, Николай устроился прямо в коридоре.

 

Побег

Он не спал: не мог спать, и боялся пропустить остановку. Хоть какую-нибудь остновку на полминуты, несколько секунд. Этого вполне достаточно, чтобы выскользнуть из вагона. Он пошел бы, нет, побежал своей дорогой, а поезд своей. И даже ни разу не оглянулся, и никогда в жизни не пришел бы на вокзал.

Поезд остановился  ранним утром. Он обрадовался, что на перроне никого нет, и что никто его не схватит за руку. В одну и другую сторону тянулись рельсы, неподвижной громадой стоял какой-то  «товарняк». Кажется, один-единственный путь мог вывести из этого места: в переход, а потом на вокзал.

Николай спустился вниз по ступенькам, прошел по коридору, освещенному тусклыми лампочками.  Потом ступеньки повели его вверх. Ему показалось, что он шел очень долго. С непривычки устали колени. Какой-то бесконечный подъем, ни одного человека ни впереди, ни сзади. Собственные шаги гулким эхом отдавались под низким сводом. Наконец-то выход. Снизу доносился монотонный гул. Немного напоминающий  шум моря, или лавины в горах, или наступающей армии.

Николай вспомнил про театр.  Еще студентами забавы ради они несколько раз поднимались на сымый верхний балкон. Там ничего не было слышно, а сцена казалась крошечным островком, по которому двигаются игрушечные человечки. Сейчас он тоже стоял на высоком балконе, а внизу шумел и волновался вокзал с его залом ожидания,  рядами чемоданов и сумок, буфетом, кассой и камерой хранения.  Площадка была  очень узкой: всего лишь два шага, и другого входа или выхода у нее не было.

Николай решил еще раз пройти весь путь, внимательно разглядывая стены: вдруг он не заметил какой-нибудь поворот вправо или влево, еще одну лестницу, которая не взбиралась бы так круто вверх. Вокзал – это всегда  масса переходов и лестниц. Но ничего такого не было. Он вышел снова на пустынный перрон, где уже не было поезда, умчавшего его вещи и дамочку- «клона». Только «товарняк» продолжал   стоять.  Николай спрыгнул вниз и  пошел, перешагивая через рельсы. Он хотел обойти состав и посмотреть, что же  с другой стороны.

С другой стороны тянулся глубокий  и отвратительный овраг, поскольку его склон был усыпан мусором. Очевидно, его сбрасывали прямо сверху и уже не один год.   «Горы»  пластиковых бутылок и пакетов вместе с гниющими остатками пищи и дохлыми кошками. Пока Николай морщился от тошнотворного запаха и раздумывал, в какую бы строну ему пойти прямо по рельсам, он не сразу заметил, как приближается поезд. Это был какой-то сверхскоростной состав:  он буквально »летел» по рельсам.  Николай едва-едва успел перескочить путь.  Еще секунда-другая, и он оказался бы под колесами. Его сердце колотилось, как  после долгого бега, в горле пересохло.

Он снова, уже в третий раз пустился в путь по длинному переходу в сопровождении едва уловимого сквозняка. И снова лестница привела его в тесное пространство над вокзалом. И задыхаясь после подъема, он закричал срывающимся голосом:

— Люди! Помогите! Я здесь! Мне нужно спуститься!

Никто из маленьких фигурок даже не поднял головы.  Люди так же деловито перетаскивали свой багаж, искали свободное место, жевали и разговаривали, и все так же снизу доносился вокзальный гул, сплетенный из множества голосов и звуков.

Николаю вдруг пришла в голову мысль: его заметят, если он сейчас перелезет через перила и бросится виз. Прямо  на кафельный пол. Потом он подумал про пятна крови, вспомнил про свалку и  брезгливо поморщился.

Николай почти потерял ощущение времени. Возможно, он просидел наверху только несколько часов, а возможно, целую ночь. Ему ужасно хотелось пить.  Ничего не оставалось, как снова выйти на перрон. Внезапно поднявшийся ветер трепал его волосы и одежду, приятно холодил спину. К Николаю медленно приближался поезд.  Он по привычке подошел к седьмому вагону.

В вагоне, до мелочей и царапин знакомом ему вагоне, оказалось неожиданно многолюдно. Некоторые  пассажиры стояли у окон, упершись двумя ладонями. Возле туалета стояла очередь с полотенцами за плечами.

Слава богу, дамочки в е седьмом купе уже не оказалось. Прямо на полу стояли сумки и чемоданы, на верхних полках кто-то спал, а на его месте лежал бледный как полотно парень. Николай полез под полку, где должна была стоять его сумка, а в ней – недопитая бутылка  с «минералкой». Пусть хоть теплая и без газа, но все-таки вода!

— Я уже выхожу скоро, – начал парень оправдываться, — Танька, свинья, не разбудила вовремя. Вот я не успел билет купить…  Да вы садитесь! Я сойду скоро!

Парень еще сильнее побледнел, глаза у него «забегали», и он ретировался в сторону сортира.  Вернувшись, долго рылся в сумке дрожащими руками, пока не достал бутылку пива. Николай смотрел на все безучастными глазами.

— Мне бы только до дома доехать!- После нескольких жадных глотков сообщил парень, – а там сразу в диспансер. Капельницу сразу потавят. Я там практику проходил.

— Ты кто?

— Я – студент, — обрадовался парень, что Николай с ним заговорил, – на стакан меня подсадили. Вот домой еду. Там меня встречают уже – и сразу в диспансер. Я там был на практике.

— И в каком институте?

— В медицинском. На четвертом курсе. Я знаю, что  нехорошо это…  Последний раз…

Студент еще долго что-то шептал и иногда ругался в адрес злосчастной Таньки. На клона он был совсем не похож, и Николай сомневался, что он в скором времени избавится от такого попутчика.  Уж лучше бы спал, как те двое.

Солнце все настойчивее заглядывало в окно, и в купе стало нестерпимо жарко. Пассажир с верхней полки свесил ноги и уставился на заставленный стол  с целью отыскать свободное место и потсвить туда ногу

Это была женщина лет сорока-пятидесяти. Немного полноватая, в спортивном костюме и похожая на мужчину. Она смутно напоминала кого-то Николаю. Пассажирка пригладила  коротко стриженые волосы руками.

— Я знаю, что есть лесенка, но по ней ужасно неудобно спускаться, – заявила она и исчезла за дверями, наступив еще Николаю на ногу.

Он подумал, что все: и женщина, и студент, и духота, и теснота – все это как в обычном поезде. Как будто все они сойдут на следующей станции, предварительно сдав белье проводнице, и на следующий день не вспомнят друг о друге. Все слишком реально и буднично.  Может быть, он сел уже в другой поезд?

Николай заглянул в пятое купе, в котором оказались совершенно другие люди. Ни старика, ни Толяна не было. Не было! Значит, это был действительно другой, совершенно нормальный поезд.

Как бы оправдывая его догадку, парень действительно скоро сошел, а женщина и долго спящий пассажир остались. Когда же он наконец-то зашевелился и свесил вниз голову, Николай с удивлением увидел, что это Толян.

 

Глава шестая. Погружение во тьму.

Слова «утонули» в грохоте. На полной скорости поезд неожиданно въехал в туннель. В темноте исчезли проемы окон и  сонное лицо Толяна, пассажирка с короткими волосами, смятые простыни и злосчастная муха в правом углу окна, которая уже устала биться о стекло и смирилась с неизбежным.

«Припечатанные»  к своему месту, пассажиры пережидали, когда же  туннель кончится, стук колес снова станет мерным и усыпляющим, а в окно будет светить солнце. Но туннель не кончался. Он вытянулся в бесконечную спираль, где нет начала и конца. Как только заканчивался один круг – начинался второй, третий, четвертый, пятый, и так до бесконечности.

Николай сидел, откинувшись на  жесткую стенку. Он почему-то подумал, что ему больше не нужны глаза, потому что нечего видеть. Не нужны уши, потому что нет ничего, кроме шума. Не нужны чувства, потому что все пропало. Он почти не существует. Они все не существуют.

Ничего нет. Мир погрузился во тьму.

Воспоминания из прошлой жизни. Они возвращались с речки. Жаркий летний день  как-то закончился внезапно, и изнуряющую жару сменила прохлада. Особенно это чувствовалось, когда проходили по мостику. В этот момент Николай посмотрел  в сторону заката, да так и замер. Солнце, которое уже коснулось воды, посылало им свой последний луч. Он взметнулся далеко по зеркальной глади, дерзко блеснул оттенком алого. Этот последний луч предназначался только им. Тогда Николай подумал: что с ним происходило сегодня и вчера – все это  неважно по сравнению с закатом или рассветом. Ему не дано предугадать, когда закончится его жизнь, но  он уже видел то, что навсегда останется в душе, и держал на руках дочку, и гладил  руки любимой. Его беда, что он не мог ценить эти моменты,  не понимал их ценность. Жизнь так быстро промчалась.

Никто из пассажиров не знал, сколько длился туннель: час, два, день, неделю. Николай  уже не слышал и не видел, как поезд «выскользнул» из черной дыры – туннеля и  по крыше бешено заколотил ливень. На станции творилось что-то невообразимое.  Люди отчаянно штурмовали стену ливня, которая встала между ними и поездом. Кто-то не мог разглядеть номер вагона и, окончательно вымокнув, отчаянно метался по перрону.

— Какой это вагон! – Спрашивали они друг у друга и у проводников, которые не отрывали глаз от билетов и не поднимали головы.

Всего лишь за несколько минут в вагон номер семь втиснулось столько пассажиров, что все они едва ли могли рассчитывать на свое личное место на полке.  Сразу начались «разборки» по поводу билетов и кто пришел раньше.

-Молодой человек, по-моему это мое место! – Не совсем уверенно  обратился к Николаю пожилой пассажир.

Одет  с иголочки, в очках, лицо худощавое, пальцы длинные – сразу видно, что интеллигент.  Небось, какой-нибудь профессор из института, где учится студент, «подсевший на стакан». И кто же их разберет, почему профессора такие правильные, а студенты у них вот такие…

Николаю как-то мельком пригрезились его студенческие годы, и ему даже стало  стыдно за весь свой  небритый, мятый и задрипанный вид.

—Да, да. Я уйду сейчас… – Николай слегка приподнялся.

—Сидите, сидите. Я вот тут, с краешку. Как захотите, так уйдете, —  доброжелательно отреагировал пассажир.

Он неторопливо снял  светлый влажный пиджак и, расправив, повесил его на плечики, убрал сумку под сиденье и обвел купе удовлетворенным взглядом.

— Похоже, что спать мы будем с открытой дверью. Иначе задохнемся в такой духотище. И надо же было пойти этому ливню!

Словно бы в продолжение темы в проеме появился здоровенный парень с сумкой – человек  дождя:  с волос, по лицу, с одежды,  спортивной сумки стекали капли. Он был настолько мокрый, что как будто бы только что вынырнул из реки во всей своей дорожной амуниции. Парень немного постоял, вздохнул и пошел дальше по вагону, оставив после себя лужицу и  булькая кроссовками.

Потом Николай смотрел в окно и никак не мог вспомнить: проезжали ли они это место или нет. Хуже всего, что он так и не успел поговорить с Толяном: в суматохе тот исчез.

И правильно сделал, – думал про себя Николай, — наверняка, он прорвался в общей неразберихе. А он, Николай, почему-то  опять остался на месте, как примагниченный. Что помешало ему выскользнуть из вагона? Дурацкая нерешительность и страх перед неизвестным. Ливень не в счет. Это просто вода.

Народ все прибывал и прибывал, как будто вагон резиновый. Спальных мест не хватало, на одной полке сидели по пять-шесть пассажиров.   Люди устраивались  в узком коридоре с чемоданами и сумками, сделав его практически непроходимым. Человек в сером пальто спал прямо на полу, никак не реагируя на пассажиров, которые через него перешагивали, а иногда спотыкались ненароком. Николай обратил внимание: люди стали на одно лицо, без пола и возраста. У всех было выражение какой-то обреченности. Никто даже не возмущался. Тени, а не люди. Измученные, обреченные, послушные тени. Наверняка, каждый тешил себя надеждой, что все это ненадолго и скоро они выйдут на своей станции, которая окажется родной и уютной. Ночь-другую можно и потерпеть.

Пожилой профессор позвал Николая сесть рядом с ним. Так что он оказался не на полу, а на полке, где его хотя бы не толкали. Можно было откинуться, закрыть глаза и подремать, но стояла такая невыносимая духота, что об этом не могло быть и речи.  Вытирая пот с лица, Николай пробрался в коридор: там хотя бы открывались окна. Сесть в коридоре на пол было негде. Он едва прислонился к стеклу, глубоко вздохнул и почувствовал, что  в окно вагона врывается горячий воздух с примесью пыли или песка.

 

Глава седьмая. Пророк.

Все выяснилось, едва забрезжил рассвет. Вместо привычной  местности: покосившихся заборов, мостиков, «островков» леса за окном расстилалась пустыня. Ничего, кроме песка и бескрайней однообразной дали.  Никакого намека на  полустанок или станцию. Бедные, бедные люди! Значит, они должны распроститься со своей мечтой выйти  где-нибудь под  липы или березы. Горе путнику, оказавшемуся среди бесконечных барханов под палящим солнцем.  Но что могло ждать их всех, запертых в ловушке — вагоне поезда, который отчаянно мчался через пустыню?  Кто и когда проложил здесь путь? Какая незавидная участь постигла этих строителей?

Вода в вагоне закончилась на третий день. Четвертая ночь была ужасной. Утром, когда жара немного спала, вместе с глотком свежего воздуха разнеслись слухи: сегодня будет Пророк. Говорили об этом только шепотом, многозначительно поднимая брови.

Николай, который не отходил от ослабевшего профессора, не знал, кто такой Пророк, но он тоже проникнулся его многозначительностью. Он думал так: если путь изменился, значит,  они больше не ездят по кругу. Значит, скоро  поезд придет к  какому-то назначенному пункту. Рано или поздно все должно закончиться. Вот только где взять немного воды для профессора, который впал в забытье? Он решил так: если придет Пророк, то все станут спрашивать его о том, что их ждет в будущем, а он подойдет и попросит пластиковую бутылку с водой. Пожилые люди с трудом переносят обезвоживание организма. Если профессор совсем ослабнет, он не сможет больше читать лекции и принимать экзамены, а студенты больше не услышат от него историй времен его молодости. Нужно, чтобы Пророк приходил быстрее, иначе профессор совсем иссякнет.

Ближе к полудню поезд встряхнуло так, как будто он натолкнулся на невидимую преграду. Он оставался без движения только считанные секунды. И за это время успел войти пассажир.

Сначала  на всеобщее обозрение появился внушительных размеров багаж: тугая набитая сумка, из которой выглядывал банный веник. Вслед за сумкой, громко сопя и чертыхаясь, появился большой гражданин в клетчатых шортах и панаме. Майка с иностранной тупо оптимистичной надписью была мокрой от пота. Оглядываясь по сторонам, он панамой вытирал красное лицо и  шею.

-Здесь купе с кондиционером? — Спросил  он немного обессилевшим, но все-таки начальственным голосом, исключавшем саму возможность существования купе без кондиционера.

В узком коридоре всем столпившимся было невозможно разглядеть предполагаемого пророка. Задние напирали на передних и старались вытянуть шеи.

Не дождавшись ответа, пассажир подхватил свою ношу и  рванул дверь ближайшего купе. Он  неожиданно легко для своей комплекции «нырнул»  внутрь, «впорхнул», ввалился, словно бы канул. Стоящим в первых рядах показалось, что на них как будто повеяло прохладой из раскрытой двери. Как будто там и впрямь работал кондиционер, и даже как будто звучала какая-то легкая приятная музыка.

Никто не решался войти вслед за незнакомцем, и только Николай пробивался вперед. Он думал, что в такой огромной сумке наверняка найдется бутылка воды для профессора.

— Простите, пожалуйста… — начал он свое  обращение, и тут же умолк пораженный. Это было купе не из их поезда. Другие занавески на окнах, другие полки, которые казались шире, негромкая музыка откуда-то из-под потолка, а главное,  потоки прохладного воздуха. Это было купе повышенной комфортности, которого здесь раньше и в помине не было.

Новый пассажир сидел, развалившись на полке, и ел жареную курицу. Он  тщательно обкусывал и обсасывал каждую косточку.

— Не найдется ли у вас…- как можно вежливее хотел Николай спросить про воду.

— Найдется!

Незнакомец порывисто встал и  откинул противоложную полку: весь багажный отдел был доверху набит пластиковыми бутылками с напитками.

-Вам какую: лимонад ли «минералку»?

— Да нет… Обычную питьевую.

-Ну, тогда «Аква-минерале». Держите.

-Спасибо большое.  Это для профессора…

-Я знаю.

-Я вам что-то должен?

-Потом сочтемся.

-Ну да, конечно… Если что обращайтесь…

Николай неловко пятился назад, сжимая в руках бутылку. Он хотел бы расспросить нового пассажира о пророчестве, о том, кто он, и откуда взялось столько воды, но ему было  как-то неловко. К тому же он увидел, что за окном опять мелькает речка и зеленые деревья, и благоухающий луг. Нужно было спокойно подумать над всем этим. Но стоило ему выйти из купе, как все вернулось на свои места: ужасная духота  и пустыня за окном. Он  посмотрел на свой «трофей» с некоторым недоверием, вполне готовый к тому, что сейчас бутылка исчезнет или взорвется у него в руках.

Возле купе уже никто не толпился, но Николай видел, как  после него в дверь протиснулся другой пассажир.

 

Глава девятая. Иллюзия и реальность.

Ничего не изменилось. Только пассажиры вагона номер семь уже не выглядели такими измученными. За всем необходимым они теперь ходили к Пророку. Николай видел, как  некоторые выносили целые пакеты с едой и спиртное и даже туалетную бумагу. Один мужчина зачем-то вытащил букет цветов и торжественно понес его по  коридору. Другой «выскользнул» с туго набитым портфелем. Похоже, что в нем  были деньги или какие-нибудь ценные бумаги.

Все были сыты и навеселе. Отдельные несознательные личности умудрялись напиваться до чертиков и устраивать дебош. Пожилой гражданин в синих тренировочных штанах ходил с огромным синяком на лице. Кто-то порвал платье даме из второго купе, и она пошла к Пророку за новым, а заодно набрала кучу всякой косметики. В вагоне запахло французскими духами.

Николай больше не был в старенном купе, и его от повторного визита всячески отговаривал профессор.

— Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, – риторически утверждал он.

В другой раз, увидев, как народ таскает огромных омаров, он долго, по-стариковски возмущался:

— Удивляюсь, что за люди?! Предложи им рай или кусок водки с колбасой, они выберут второе. Смотреть противно!

Николай не спал. Обычно он лежал, накрывшись с головой тонкой простыней. Он думал о том, как выбраться из вагона, и как бы он мог покинуть ту станцию. Разбился, если бы прыгнул вниз, на пол вокзала? Или снова бы очнулся на полке поезда?

Вообще-то эти и еще десяток вопросов можно было бы  задать Пророку. Интересно, кто-то с ним пытался уже поговорить по душам, и почему  никто не спросит, когда же все это закончится. Неужели у пророка только водка и туалетная бумага и нет ответа, что с ними всеми будет?

Николай вскочил и открыл дверь, но постоял немного и снова лег. В его голове не вязались пророчества и главные вопросы с образом этого странного пассажира в клетчатых шортах, который никогда не выходил из своего купе.

Чаще всех к нему наведывался сухопарый энергичный пассажир,  внешность которого смутно напоминала Остапа Бендера.  Считалось, что он с Пророком уже на короткой ноге и не случайно он у него иногда задерживается.

Николай сначала настойчиво  потряс попутчика за плечо, потом стал хлестать его по щекам – бесполезно. Остап не умер, о чем свидетельствовало его ровное  не слишком трезвое дыхание, но он не открывал глаз. Тогда Николай оставил его в покое и принялся то же самое проделывать с другим пассажиром. Тот тоже не просыпался. Он стал входит во все купе, кричать «подъем!», хлопать в ладоши и греметь оставленными на столике стаканами. Никто не просыпался! Все впали в ночной летаргический сон.

Бывают в жизни минуты, когда мы словно бы отстраняемся от реальности и видим себя со стороны.  Как будто на мгновенье нам смотри в глаза сама бездна мироздания. С высоты столетий или полета человеческих душ, или вершины дерева, которое никогда еще не существовало в столь  бренном мире.  Николай видел себя со стороны, с высоты. Как сейчас он, как подопытное насекомое в железной коробке, стоит, ошалевший от бессилья и неопеределенности и озарения в вагоне этого поезда. Он один – и рядом никого. Только тела, у которых нет сознания, а значит, он один. И только бесконечный путь, путь в никуда и вне времени. А может быть все по-другому: пространство  бесконечно движется, а их вагон стоит на каком-нибудь запасном пути, в вечном тупике, куда они сами себя завели.

Ясно одно: ни в чем нельзя быть уверенным до конца.  В то, что родился, что тебе тридцать пять лет, что у тебя жена и дочь, что ветер дует и колеса двигаются.  Никогда, ни в чем.  Бывают же такие иллюзии, которые так заставляют поверить в достоверность и незыблемость.

Не очень твердыми шагами Николай шелк купе пророка.  Он распахнул дверь – и ему в лицо подул настоящий, действительный, свежий ветер. Пророка не было. Не было ни его  чемоданов, ни запасов провизии.  Окно было открыто, и в него вместе с движением воздуха врывался запах дороги, рельсов, горьковатого дыма и копоти.

Николай готов был увидеть все, что угодно: Пророк превратился в кота или уснул вместе со всеми, но чтобы так вот, в открытое окно.

Он высунул руку и почувствовал, как она рассекает  прохладный ночной воздух.

 

 

Глава десятая. Кнопка воображения

«Можно сейчас  протиснуться в окно и оказаться наружи», – подумал Николай. Он уже представлял, как  неловко и  больно шлепнется о насыпь, как рядом с ним  помчатся другие вагоны. Если насыпь окажется крутой, ему придется кувыркаться вниз,  сдирая до крови локти и колени. Но что значит эта боль и страх по сравнению со свободой?  Сейчас он уже почувствовал ее пьянящий запах. Десятки картин: одна заманчивее другой пронеслись в его воображении.  Вот он доходит до дороги, садится в «попутку», и уже на следующий день оказывается дома…

Николай встал ногами на  полку и начал  потихоньку проталкиваться в открытое окно. Вдруг он услышал за своей спиной чье-то покашливание и подался назад, чтобы оглянуться.  Из самого угла полутемного купе на него смотрел  Пророк.  Только выглядел он немного по-другому: Пророк был разодет в буквальном смысле в пух и перья, а его круглая головка и блестящие бусики-глазки очень сильно напоминали стрижа с  хохолком.

— Свобода да? – пискнул  Пророк, откашлялся и дальше уже ровным внушительным голосом продолжал, — для людей свобода – это иллюзия.  Вы не выбираете сами,  где родиться, в каком веке, и кто будут ваши родители.  Вы  с вашими представлениями, мыслями, чувствами  — продукт своего времени и только. Ваша свобода определяется длиной  поводка, на котором вас держат.  О какой свободе можно говорить, когда вы живете в обществе и вынуждены пребывать в постоянном страхе, что окажетесь бедными, уволенными с работы, больными, никому не нужными. У вас нет свободы выбора, когда вы влюбляетесь, женитесь, рожаете детей.  Ваша жизнь предопределена от начала до конца. Вариаций не так уж много. Они настолько скучны и банальны, что их даже  не хочется предсказывать.

— А я и не просил, – обиделся Николай, —  все, что я хочу, это выбраться из этого проклятого вагона. Достало уже меня все!  Это возможно вообще!?

— Естественно. Из этого вагона в другой, потом в третий…

— А как в другой? Как в третий? Выхода — то нет!

— Выход всегда есть.

Пророк встрепенулся  и неожиданно легко для его внушительной комплекции  поднялся в воздух над полкой.  Через несколько секунд его уже не было в купе, только на столике лежало большое перо.

Николай  взял его в руку и  уперся лбом в стекле  в надежде хоть что-нибудь разглядеть за окном. Но ничего не было видно. Он  перебирал в памяти все слова, которые сказал ему Пророк перед тем, как улететь.  Не слишком-то лестные для всего человечества, но  что-то важное про выход. Кажется, в его уме складывалась более-менее понятная картина:  люди-клоны,  свобода выбора и ее ограничения, рассказ старика,  вокзал, пассажиры – это все неспроста.  Кажется, в нем самом что-то не так. Возможно, стереотипы, слишком мрачный взгляд на жизнь и все такое. Жена всегда говорила ему, что он махровый пессимист. Нужно представлять что-то приятное и легкое,  включить воображение.

Кто бы знал, где эта самая кнопка, включающая воображение.  Николай закрывал глаза и  зажимал уши руками, но кроме стаи разноцветных бабочек ничего не мог себе представить.   Они почему-то мерцали как светлячки и порхали как фантики от конфет то в одну, то в другую строну. Очень яркие бабочки с запахом карамели.

Сначала он не понял, отчего бабочки исчезли, потом оглушительный взрыв повторился. Поезд тряхнуло так, что  Николай оказался на полу, больно ударившись обо что-то головой. Поезд остановился совсем,  и в открытое окно влетали громкие озабоченные голоса. Кажется, кто-то плакал, а кто-то причитал, словно бы читал молитву. Определенно, что в  вагон садились люди. Николай выскочил в коридор и увидел, как  на носилках  несли бледного как полотно человека,  до плеч укрытого простыней. Потом еще одного, с кровавой повязкой на голове.

Николай посторонился, освобождая проход.

— Молодой человек, что вы тут стоите? Помогите погрузить раненых! – Требовательно прикрикнула на него  девушка в белом халате и  шапочке с красным крестом.

Кажется такую шапочку, а может быть, и вовсе девушку Николай видел в фильме про войну. Сейчас, кажется, таких не носят. Конечно, фильм был про Великую Отчественню войну и санитарный поезд. Поразмыслить на эту тему ему оказалось  недосуг.  Раненых оказалось очень много. Они стонали, ругались, просили сделать обезболивающий укол, а некоторые лежали с отрешенными лицами и закрытыми глазами.

-Брат, ты живой? – Тронул Николай за плечо паренька с  осунувшимся лицом.

Тот открыл глаза — и Николай  оторопел. Это был Призывник.

— Ты откуда? Тебя же не брали…Сейчас что – война?

Призывник ничего не говорил, а во взгляде его застыло равнодушие к вопросам и старому знакомому и всему миру в целом.

Николай уже видел его в глазах парней, которые возвращались из Афганистана, Чечни и других «горячих» точек. Тело можно вылечить, и раны затянутся, а вот душа – никогда: она так и останется раненой.

Николай боялся подходить к другим раненым и смотреть в их лица. Он испугался, что на полках, в кровавых бинтах окажутся Толян, старик, Профессор и все те люди, которых он видел в этом вагоне живыми и здоровыми.

Куда-то исчезла, «испарилась медсестра в белой шапочке, и, по всей видимости, в этом вагоне из «ходячих» он остался один.  Но чем он мог облегчить страдания несчастных?  Где, черт возьми,  врачи и  медсестры, которые должны делать уколы и перевязки?

 

Возвращение

— Пить, – застонал Призывник.

— Я сейчас, – засуетился Николай. Он  не без труда перемещался по вагону, огибая свесившиеся  с полок безвольные руки и ноги в поисках воды. Он шел, как ему казалось, долго и боялся одного: что он на обратном пути уже не отыщет Призывника.

Впереди он различил силуэт  девушки в белом. Она склонилась над раненым.

-Наконец-то, – с облегчением выдохнул он, – там  раненому плохо. Он пить просит.

Медсестра  выпрямилась, с некоторым недоумением посмотрела на Николая, и тот обомлел.  Это была переодетая его дамочка из купе. Причем личико у нее было то же самое, и глаза аккуратно подведены, и губы подкрашены.

— Здесь везде раненые и им всем плохо. И что из этого? – с вызовом сказала дамочка-медсестра.

Николай не знал, что ответить на е вполне логичное замечание. Боковым зрением он приметил бутылку с водой на столике.

В следующее мгновенье вместе со своим «трофеем» он уже возвращался назад. Все-таки он нашел Призывника, но когда он уже машинально  откручивал пробку бутылки, вдруг заметил расползавшееся кровавое пятно на простыне, как раз посредине туловища.

«При ранении в живот пить нельзя», – пронеслось в голове, и улыбка медленно «сползла» с лица.

Он столько раз опять-таки видел в фильмах про войну, как умирающие просят пить, а им не дают, потому что нельзя. И так жалко становится, что даже в такой вот предсмертной просьбе им отказывают. Точно предсмертной, поскольку после такого ранения не выживают. Но об этом умирающим не говорят. Это такое, о чем нельзя человеку говорить.

Поезд качался, осунувшееся лицо призывника тоже качалось вместе с ним, а кровавое пятно расползалось.

Проклятое воображение, которое подобно поезду, идет по одной и той же проложенной колее. И зачем только он смотрел все эти фильмы? Уж лучшще карамельные бабочки…Николай с силой швырнул  бутылку в окно.

Раздался оглушительный взрыв. Вагон дернулся и наклонился набок. Потом прозвучал еще один взрыв, запахло едким дымом.  По всей видимости, это была вражеская бобмардировка. В голове мелькнула мысль, что нужно срочно  вытаскивать раненых из вагона. Сначала он схватил на руки Призывника и удивился, что он действительно такой легкий.

Как же он раньше не подумал? Дверь вагона была закрытой, а снаружи творилось что-то невообразимое: крики, суета, взрывы. Николай бережно опустил свою ношу прямо на пол и стал колотить дверь. С разбегу ногой.

— Дверь! Откройте дверь! – Крикнул кто-то из раненых, обращаясь неизвестно к  кому, в пространство.  Его поддержали другие, и скоро  мощный хор сотен голосов требовал открыть дверь.

Дверь  фыркнула и стала медленно разъезжаться. Николай схватил Призывника и сделал шаг вперед.

Он шагнул в темноту. Пока Николай испуганно озирался в надежде приметить какой-нибудь огонек, дверь вагона закрылась, и поезд плавно начал ход. Когда  он исчез за его спиной, Николай оглянулся и увидел фонарь и залитый неярким светом перрон. За границей этого света как будто перемещались какие-то фигуры, и даже слышался разговор или негромкий приглушенный смех.

Николай не без труда перебрался со своей ношей через рельсы. Он думал о том, что ему нужно срочно в санчасть или больницу. Может быть, Призывника еще удастся спасти. Ему показалось, что тело стало еще легче, а простыня куда-то соскользнула. Ее уже не было.

Определенно это был какой-то вокзал. В зале ожидания спокойно ходили и сидели люди. И на крайнем сиденье прядом с чемоданами и сумками сидела жена..

-Ты что так долго? Такси заказал? – Спросила она.

Николай молчал.

-Что с тобой? Что случилось??

Николай  с изумлением смотрел на  свои руки, на которых, мирно посапывая, лежала дочка.

Он вдруг почувствовал такую усталость в руках и ногах, что больше не мог стоять. Он сидел на жестком и неудобном вокзальном кресле и не мог поверить в реальность происходящего. Неужели вагон отпустил его?

Жена нервничала, дочка спала, а Николай пытался вспомнить и понять, когда и куда они вот так возвращались ночью. Прошлое это или будущее, и что их ждет за  дверями вокзала.  Хорошо, что они  не садились в поезд, а он должен был заказать такси. Значит, домой.

Когда они вышли на  крыльцо, на ступеньке сидел маленький котенок. Николай чуть на него не наступил. Котенок мяукнул и прыгнул в сторону, Николай едва удержал равновесие, дернулся, и дочка проснулась.

-Это что, котенок? — вялым сонным голосом спросила она и сделала попытку  опуститься на землю.

В следующее мгновенье она уже  ласково гладили  вокзального «заморыша» по спине, чему тот был очень рад.

-Давайте возьмем его собой!- Твердо заявила дочь.

Когда они все вчетвером, включая котенка, возвращались домой, Николай вспомнил, где он его уже видел: в руках у дамочки- попутчицы. Точно такой же расцветки, с ровными полосками на спине.

Когда они  разгружали на следующий день сумки, в одной из них оказалось свидетельство о том, что он прошел московскую специализацию на семинаре.

Роман с ветром

Опубликовано автором
Ответить

Предисловие

. Это повесть на любимую для меня тему: нет предела человеческим возможностям. Мир дает дорогу идущему, небо дает простор летящему Прототип главного героя Вадима –  человек  необычной и трагичной судьбы.

Он писал стихи и песни. В основном, об абсурдности и безысходности нашей жизни. Спустя годы,  я поняла, почему он так рано ушел из жизни. Потому что «плечи зудели от отсутствия крыльев», и выхода не было. Главный герой повести не погибает: он прорвался. Может быть потому, что увидел другой мир. И не просто увидел: он пишет книгу –фантасмагорию, которая странным образом меняет  его и  жизнь других.

О чем еще эта повесть?  О контрасте обыденного и  необычного. О том, что в любых ситуациях, человек может не терять своего лица, о предопределенности и предназначении и еще о многом.

 

Глава первая. Другая жизнь.

Трамвай скрежетнул дверцами и выпустил бодрую стайку пассажиров. Через минуту на остановке никого уже не было, кроме одного человека. Весь его вид говорил о том, что  в это утро ему совершенно некуда спешить. Привычным жестом он достал из кармана мятую пачку с двумя сигаретами. Устроился на краю узкой скамейки, опустив плечи и закрыв глаза. Со стороны можно было подумать, что он дремлет. На самом деле Вадим размышлял. Он представлял, как сейчас жена хлопочет на кухне или стоит у окна.  Шестилетний Антошка сидит за столом и рисует, или смотрит мультики. Он знает, что когда мама в  плохом настроении, то к ней лучше не подходить. Сердится –эти даже не то слово: от нее буквально «искры сыплются» на три-четыре метра. Беспутный, опять безработный муж – сущее наказание опять не ночевал дома. Если он войдет – «бомба взорвется». Конечно,  она закатит жуткую сцену. Антошка, когда хлопнет дверь, обрадуется и побежит навстречу, а потом из-за  дивана будет смотреть огромными испуганными глазами. Все это пронеслось за один миг перед глазами и уплыло.  Совершенно ненормально, что человек не хочет идти домой: и сегодня утром, и  вчера вечером. Они допоздна засиделись с Коляном –гитаристом на его кухне в несколько квадратных метров. Шумел чайник на  плите, по стенам время от времени деловито пробегал какой-нибудь таракан, а они все сидели и спорили.  О политике и смысле жизни вообще.

—         Я  уж  не во что не верю, — «рвал на себе рубашку» Колян: ни в бога, ни в черта, ни в коммунизм, ни в светлое будущее. На нас вся вера скончалась.

Колян    еще долго распространялся по этому поводу, а Вадим  слушал, держал стакан с недопитым пивом и думал, что ему в  этой загаженной  кухне лучше, чем дома.

Вадим открыл глаза и смотрел, как по дороге пролетают машины. Он загадал: если сейчас к остановке подойдет трамвай с четным номером, то он идет домой сдаваться. Если с нечетным – не идет.

ДЕВУШКА – ВАГОНОВОЖАТАЯ  С КРАШЕНОЙ КРАСНООЙ ЧЕЛКОЙ ДАЖЕ НЕ ПОДОЗРЕВАЛА, ЧТО СЕЙЧАС ОНА ВЕРШИТ ЧЬЮ-ТО СУДЬБУ. Не дождется своего непутевого мужа Таня. Сверху над миловидным невозмутимым лицом Вадим увидел «тройку».

В следующую минуту он уже шагал в противоположном от дома направлении. Он даже не искал мысленно оправдания для своего поступка. Просто их с Таней ничего не связывало. Если и была любовь, то она утонула  в бесконечных ссорах,   упреках.  Как ни  старалась Таня, не могла переделать его на свой лад.  А вот сама, пожалуй, изменилась. Свою обожаемую, ненаглядную, хрупкую Танечку, какой он ее видел десять лет назад, Вадим как будто похоронил, и поставил памятник с надписью «прошлое».. Возврата нет. Но Вадим знал, что ему все равно предстоит вернуться в этот дом: к Антошке. Но это уже потом, а сейчас он свободен.

На ступеньках подземного перехода, как обычно сидели нищие. Длинноволосый парень с гитарой  с вызовом пел:

Мы не выросли в Одессе,

Ленинграде и Париже,

Нас не прессовали в прессе

Для обложек толстых книжек.

В лоне лондонской погоды,

Псевдо-лордовой ордой,

Мы живем, как антиподы,

Посреди страны родной.

Вадим остановился  послушать. Потом сел прямо на пол, выставив колени. Давала о себе знать бессонная ночь, которую они провели за разговорами. Вадим сам не заметил, как уснул.

—         Эй, друг!

Кто-то энергично тряс его за плечо.  Он не сразу понял, где находится.

—         Что-то я тебя здесь раньше не видел, — в упор разглядывал его незнакомец.

При беглом взгляде Андрея больше всего поразила шляпа незнакомца с широкими полями. Дырки на ней были крест-накрест заклеены скотчем. Под спадающими полями едва можно было разглядеть  небритое лицо. По тому, что прохожих в переходе было намного меньше, Вадим понял, что сейчас уже вечер.

—         Ты не мог бы поспать в другом  месте? — Продолжал допытываться незнакомец, про которого Вадим решил, что это бомж.

Он отрицательно мотнул головой, теперь разглядывая ботинки, стянутые веревками.

—         Пойдем!

В следующий момент они уже шли по темным закоулкам. Вадим больно ударился плечом о мусорный бак, чертыхнулся и уже пожалел, что пошел с незнакомцем. Потом они по ступенькам спустились в какой-то подвал, откуда напахнуло сыростью. В тишине назойливо зудели комары.

—         Света здесь нет, – пояснил незнакомец, — да и двери – тоже.. Я проем тряпками завешиваю, чтобы не дуло.   Когда ложусь, то с  головой закрываюсь. А то загрызут вампиры чертовы. А так ничего: спать можно. Главное, чтобы трубы не прорвало. Тут все  ржавое. Дом-то аварийный.

Вадим чиркнул спичкой — и на несколько секунд  перед ним предстал грязный захламленный подвал и ложе из ящиков, застеленное  тряпьем.  Незнакомец уже снял шляпу и, видимо, разматывал ботинки. Вадим все еще стоял в нерешительности.

—         Оставаться на улице не советую, — как бы угадывая его мысли заявил бомж, — неспокойный район. Вечно пьяные разборки. Иному человека прирезать – все равно что муху раздавить. Там у стены еще ящики навалены…

Вадим сидел на ящиках под  храп незнакомца и капель с трубы. Временами он начинал судорожно отмахиваться от комаров.

«Вот оно: дно жизни» – рассуждал он про себя, совсем без сожаления о теплой постели в квартире. Все равно это была не его квартира. И не его постель..

Он прислонился в стенке, натянул на голову куртку  и словно бы задремал. Одна мысль за другой бессвязно кружились в голове. Он путался в них  словно в сети. Уходил все глубже и глубже: подземный переход, люди без лиц, разгневанная жена, Антошкины глаза, черный подвал – черная дыра. Он задыхался, тонул,  скользил в глубину,  не чувствуя ни тела, ни связи с миром. И вдруг накатила  теплая волна. Он почувствовал, что тело поднимается вверх. Темнота стала растворяться. Скользнули блики и легли ровными дорожками-косыми лучами. Сквозь них мелькнула  фигура то ли человека, то ли рыбы и стала приближаться. Это была девушка, похожая на русалку. Без всякого подводного  снаряжения.  Внезапно Вадим осознал, что он находится под водой без акваланга, и начал захлебываться. Он судорожно  задергал руками и ногами. Рванулся, и прямо перед собой увидел ее лицо.  Ему показалось, что она сказала «дыши» и позвала за собой взмахом руки.. Вадим поплыл. Так легко и свободно, как будто делал это всю свою жизнь. Видимо, они приближались к берегу, потому что стало видно дно. Причудливые водоросли тянулись и покачивались на легких волнах, как на ласковом ветру. Диковинные рыбы испуганно сновали в разные стороны. Вода становилась теплее и ласковей.

Вадим проснулся с улыбкой на лице. С наслаждением вытянул затекшие ноги. В подвал как раз вошел его напарник с горячим чайником.

—         Сейчас чай будем пить! – Заявил он, как будто они на какой-нибудь обычной кухне, — Марья Антоновна кипяточку дала, а в магазине я хлеба купил.

Разомлев как кот на солнышке после нескольких глотков, он решил завести беседу.

—         Тебя как зовут?

—         Вадим.

—         А я – Василь Василич. Бывший директор базы.

—         Какой  базы?

—         Теперь один хрен какой.

—         А кто такая Мария Антоновна?

—         Вдова академика. Она тут одна живет. В соседнем  квартале. Сердобольная женщина.  Сына у нее  в Чечне убили…

Василь Василич помолчал немного, а потом голосом потише «завел пластинку»:

—         Война, перестройка… Все один черт. Столько людей без роду –племени. Беженцы. Ничего не осталось.

В подвале стало светлее, и Вадим обратил внимание, что голова у него совсем седая. Василь Василич перехватил взгляд и положил руку, сжав плечо:

— Никогда не жалей ни о чем. Понял? Значит, так надо. Судьбе или богу так угодно. Я ведь тоже не собираюсь всю жизнь бомжевать. Я сейчас смирился. Я  жизнь благодарю  за эту кружку чая, за то, что не замерз этой зимой. За то, что живу, с тобой разговариваю. Ты – непростой человек. Я это сразу понял.

—         Почему ты так решил?

—         Почувствовал. Думаешь, я каждого бы к себе повел?

—         Выходит, ты больше обо мне знаешь, чем я сам?

—         Иногда со стороны виднее… Ну, пора мне на работу, — засобирался  Василь Василич.

—         Куда?

—         Все туда же… В переход. А ты, если надо будет переночевать, приходи.  Дорогу  знаешь.

Василь Василич удалился по-английски: не прощаясь. Когда Вадим вышел наружу, ему вдруг вспомнился сон.  Захотелось срочно принять душ или искупаться.

На берегу Волги никого не было. Погода явно не располагала  к купанию, дул прохладный ветер, но ему было все равно. Вадим с разбега бросился в воду, чусвуя как тысячи «иголочек» вонзаются в тело.  Потом, одевшись и сидя на песке, он смотрел в даль и думал впервые за много времени не о  плохом, а о хорошем. Он как будто проснулся другим человеком. Хотелось рассказать об этом другим людям. О том, что есть другая жизнь, чем ежедневное зарабатывание денег и пустая их трата. О том, что такое настоящая свобода. О девушке-русалке с длинными волосами.  Все, что ему нужно было сейчас – бумага и ручка. Он начал шарить в карманах куртки, брюк, но там не было ничего, кроме нескольких билетиков и  мелочи. Может, попросить у кого-нибудь? Как назло берег оставался пустынным.  Чуть поодаль на песке что-то чернело. Вадим подошел и поднял сумку. Внутри нее лежали блокнот, ручка и кошелек с деньгами: несколько бумажных купюр..

Вадим устроился за столиком  прибрежного летнего кафе, взяв себе бутылку пива и соленые сухарики. Он заранее знал, с какой фразы начнет писать:  «ветер приготовил стаю облаков на востоке и затаился».

 

Пришествие

Ветер приготовил стаю облаков на востоке и затаился. Она проснулась рано, в предчувствии утра. Просто сегодняшний рассвет стоил того, чтобы стряхнуть сон. Ступая босыми ногами по мокрой траве,  пришла к камню. Своему камню, который всегда давал энергию. Сейчас ей захотелось немного согреться. Забравшись наверх и ощущая приятное тепло, она ждала. Сначала пришла первая волна: поползла легкой дымкой-туманом, стала подниматься вверх, но растворилась где-то по пути к небу. Потом пришла другая: воздух шелохнулся. Дрогнули листья деревьев, «задышало» небо, справляясь с сумерками. И, наконец, третья: облака стали наполняться светом. До самых краев, до глубины. Потом засветились всеми оттенками розового. Из-за верхушек дальнего леса уже поднималось солнце. Она встала во весь рост, чтобы лучше видеть. Ветер, обрадовавшийся не на шутку, развевал волосы, путаясь в локонах, цеплялся за платье. Постояв так еще несколько минут, она легко спрыгнула  на землю и поспешила обратно.

В полдень девушка пришла к старому дубу на опушке. Могучий великан, как Атлант, подпирал своими ветками небо. Ронял на траву тень – круг жизни. Шагнув в него, она обняла шершавый ствол  (руки не могли  соединиться), прижалась щекой. Чувствовала, как энергия земли, стекавшая с вершины к корням, проходит и через ее тело. Как дышит и живет дерево. В каждой клеточке – память мироздания. Разжав объятия, она с нежностью поглаживала трещинки на коре. Приговаривала ласково:

—   Мой старичок.  Красавец.

Дуб отвечал шелестом листьев, трепетал до самой вершины от избытка нежности. Попращавшись с лесным красавцем, она хотела идти дальше, как вдруг краем глаза увидела на краю света и тени сидящую маленькую  фигуру.  Это был мальчик лет шести..Руки безвольно лежали на коленях, спина сгорблена – поза старика.

—     Что ты здесь делаешь? – Тихо спросила она.

—         Я не знаю.

—         А как ты сюда попал?

—         Пришел.

—         Как же ты шел?

—         Ногами. Я ничего не видел.

Она посмотрела мальчику в лицо и поняла, что он слепой.

—         Ты видел когда-нибудь?

—         Да

—         Это было давно?

—         Не очень. Когда мои мама и папа меня еще любили

—         Пойдем со мной.

Она взяла мальчика за руку и повела к своему камню. Помогла забраться наверх

—         Тебе удобно?

—         Да

—         А что ты чувствуешь?

—         Тепло.

—         Сейчас я расскажу тебе, что я вижу. Мы с тобой на холме. Снизу виден лес. Чувстуешь. Как он пахнет? Здесь очень красиво, особенно когда рассвет. Ты хочешь посмотреть?

—         Да

—         Я знаю, что ты обиделся на родителей и на весь мир, но понимаешь весь мир и наш создатель любит  тебя. Сейчас над нами плывут облака – большое и маленькое сердце. Это знак. Хочешь посмотреть?

—         Да.

—         Смотри!

—         Ты видишь. Видишь?

—         Да!

Мальчик совсем  как воробушек на насесте крутил головой в разные стороны. Теперь он был похож не на старика, а на ребенка.

—         Какой же ты молодец! – трепала девушка по его волосам, прижималась губами к пухлой щеке, — Да я тебе еще такое покажу. Да мы с тобой…

Мальчик был как будто немного сонный. Он внезапно почувствовал усталость после своего многодневного перехода и внезапного исцеления. Девушка уложила его спать и, глядя на беззащитное ангельское личико поняла, что теперь ее жизнь изменилась. Все только началось. Ребенок – это только  знак.

Глава вторая. Явление прошлого.

Вадим с усталостью откинулся на спинку стула. Странное дело: когда он писал, то будто не существовало ни людей, ни шумной улицы. Он явственно видел дуб, белокурую девушку, мальчика. День ужу близился к вечеру. Мимо столика прошла девушка – и Вадим вздрогнул. Это была она – белокурая красавица. Он мгновенно  вскочил, и в два прыжка схватил ее  за руку. Девушка  резко обернулась – и он понял, что ошибся: такой презрительный взгляд, что он мог бы уничтожить любого на месте. К тому же губы незнакомки были густо намазаны немыслимой синей помадой.

Вечерний город жил своей жизнью. Где-то вовсю гремела музыка, раздавались нарочито веселые голоса. Когда Вадим проходил мимо ресторана, в нескольких метрах остановился роскошный автомобиль. Мужчина в элегантном костюме и его спутница в открытом платье направились к парадному. Вадим не решился пересечь им дорогу. Он ждал, сделав несколько шагов назад. Прямо над ним оказался один из мигающих огней. Блестящая пара  еще не скрылась за дверью, и вдруг Вадим услышал, как  мужчина назвал его по имени. Голос показался знакомым…  Это был Павел – бывший товарищ по  университету, раздобревший и словно отполированный.. Они не виделись по меньшей мере десять лет. После того, как Вадим забрал документы в конце четвертого курса.  Несмотря на возражения спутницы, он отстранился и сделал несколько шагов навстречу..

—     Что ты здесь делаешь?

—         Проходил мимо.

—         Зайти не хочешь? – Павел кивнул в сторону окон.

—         Нет, — смутился Вадим, — вид неподходящий

—         Ничего. Сейчас мы все уладим. Подожди здесь.

Павел скрылся из поля зрения, а Вадим боролся с искушением быстренько прошмыгнуть мимо. Он  представлял, как нелепо будет выглядеть на фоне этой блестящей пары, как все будут на него пялиться.   Нет ничего нелепее встречи старых школьных друзей, которых уже ничего не связывает…  У Вадима появился сотый раз проклинать свою нерешительность, так как  из дверей бодрым шагаем уже выходил Павел.

—         Можно и с черного хода зайти. Там есть отдельные комнаты. Я побуду со своими на банкете, а потом  поговорим.

По тому, как Павел все решил, чувствовалась жилка руководителя. Он и раньше любил командовать, но в отношении Вадима у него это «не прокатывало».

«Вот тебе и перпетии судьбы» – подумал наш герой, оставшись один в комнате  а мягкими креслами и изящным столиком, —  «ночью – в подвале на ящиках.  К вечеру – в ресторане». Возникший как приведение  официант молча поставил перед ним несколько тарелок и наполненный фужер. Подождав, пока он удалится, Павел взял в руки вилку.

Пожелал  самому себе приятного аппетита и не спеша принялся за еду.

Павел пришел один. Явно в приподнятом настроении.

—         Почему вино не выпил? Не понравилось?

—         Просто не захотелось.

—         Ну тогда выпей за мое здоровье.

Вадим сделал несколько глотков. Закусил чем-то приятным, по вкусу напоминающим рыбу.

—         Ну ты как? – Допытывался Павел. – Где работаешь?

—         Нигде.

—         Тогда ставим вопрос  по-другому: чем занимаешься?

—         Пишу роман.

Павел сделал удивленное лицо.

—         О чем?

—         Скорее о ком: о девушке.

—         И кто она?

—         Она – само совершенство.

—         Смотри не влюбись, как скульптор Пигмалион…  Шутка… А вообще было бы интересно почитать. Дашь почитать по старой памяти?

—         Если получится.

—         У тебя не может не получится. Я же тебя как облупленного знаю.

—         Знал, — поправил Вадим.

—         Что природой отпущено, никуда не девается. Ты у нас везунчик: помнишь как раньше:    все с лету схватывал. Я  ночами корпел над конспектами, а ты – за час.

—         Ты что завидовал?

—         Не то чтобы завидовал, но просто обидно иногда было.  На себя злился за то, что  памяти такой нет. Легкости. Всегда  все своим лбом «пробивал».

—         Не болит?

—         Что не болит? – переспросил Павел

—         Ну лоб…

—         Иногда очень болит. Особенно как представлю, что все могу потерять.. Время такое нестабильное. А терять у меня есть чего..

Павел замолчал и затянулся сигаретой. Пока он наслаждался всей полнотой своего имущества.

—         А хочешь я тебя устрою? – Предложил он.

—         Нет.

—         Почему?

—         У вас ведь фирма богатая. Наверняка, большие деньги «крутятся», а  за них надо «зубами рвать». Не для меня это.

—         Узнаю. Узнаю прежнего Вадима.  Ты поэтому и универ бросил?

—         Не то что поэтому, просто скушно стало.

—         А что после делал?

—         У нас своя группа была: я, Колян и Леха. Музыку писали, стихи, выступали  года три или четыре. Потом  один за другим семью завели, ребята ударились в заработки.

—          А ты сейчас можешь спеть?

—         Могу. Но только гитара нужна.

—         Будет тебе гитара. Я все, что хочешь, достану.

Павел действительно вернулся с гитарой. Вадим взял ее в руки, «поколдовал» над струнами, настраивая. Потом запел:

Разбереди меня –

Я окуклился нитью табачного дыма.

Тот, кого я искал

Не дождался меня, растворился в дорогах.

Он унес с собой все,

Что увидел сквозь ткань поднебесного мира,

Позабыв  только лед.

Да паленые нервы, да шуганых кошек…

—         Постой, постой, – замахал руками Павел, — у меня есть идея: спой в  зале перед всеми. Ты же почти профессионал!

—         Нет. Не проси

—         Ну ради меня, ради нашей  студенческой дружбы. Ладно?

—         Ну ладно, – сдался Вадим.

Когда они шли по длинному коридору,  Павел замялся:

-Ну только ты что-нибудь веселое. Все-такт люди отдыхают.

Люди действительно отдыхали на полную катушку.  Запах шампанского, румяные щеки у  дам, оживленный смех и разговоры – все сливалось в одну сплошную кутерьму. Было еще удивительно, что все замолчали, когда  Павел стал представлять Вадима как талантливого исполнителя собственных песен. Публика заинтересовалась.. Вадим взялся  за гриф гитары:

Над мятой рубахой

Навыворот рот.

Животного страха

Исполнен живот.

Звездой изотопа

Синеет щека-

От бога до гопа

Тропа коротка

Голос, сначала едва слышный, набирал силу:

Становится пьянка

Судом наизнанку-

Сперва приговор,

А потом разговор –

Вчерашние боги

Играют в орлянку

На твердом пороге твоей головы.

Но звезды следят за тобой!

Он видел, как вытягиваются лица и недоуменно хлопают  ресницы.  Отпустив последний аккорд, он молча положил гитару и пошел  к выходу.  Получился странный концерт. По крайней мере, он не слышал позади ни аплодисментов, ни свиста. Вот что значит «высокая публика».

Вадим писал всю ночь, благодаря за то, что она была теплой и тихой. Он устроился на скамейке прямо под фонарем.

 

Море дышит

Небо над морем было идеально синим. Без единого облачка. И само море – синим. Две синевы сходились на горизонте и проникали друг в друга. А у берега волны продолжали свою работу: катали и оттачивали камни-голыши и нашептывали о чем-то своем.

—         Смотри, какой я нашел! – С восторгом закричал мальчик, подбирая из груды один причудливой формы.

Глаза у него блестели, волосы растрепались  и сам он был похож на нетерпеливого жеребенка, которого только выпустили в поле из загона. Утром девушка спросила, что он больше всего на свете хочет увидеть, и он сказал, что море. Любого взрослого изумило бы то обстоятельство, что море оказалось в десяти минутах ходьбы. Мальчик бегал по берегу, кричал и махал руками чайкам. Он  не знал, что море такое: огромное, живое, дышащее. Он слышал, как море дышит и даже  вздыхает. Вздох, плеск,  вздох, плеск. И пахло оно вкуснее чем фруктовые леденцы: соленой свежестью, растаявшим снегом. Мальчик так увлекся, что даже забыл про свою спутницу. А когда вспомнил, то  увидел, что она сидит, подставив лицо солнцу.

—         Можно я искупаюсь?

—         Конечно.

—         А ты?

—         И я тоже. Но попозже.

—          Почему ты не открываешь глаза?

—         Так я вижу картину, которая происходит. Далеко отсюда, в городе.

—         Жалко, что они в городе не видят моря.

—         И не только моря. Многие  вообще ничего не видят, кроме стен своих жилищ. Живут не своей жизнью.

Потом они плавали до изнеможения. В этот раз мальчику никто не кричал «немедленно выходи из воды!». Он и не знал раньше, что умеет плавать, что вода  держит  сама. Несколько раз море «озорничало»: накрывало волной с головой. Зато он научился, что нужно делать в такой ситуации. Он чувстововал себя непотопляемым.

Когда  после купания они отдыхали на берегу, мальчик сказал:

—         Я хотел бы навсегда остаться здесь.

—         Ты можешь быть здесь сколько захочешь. Но поверь, что на свете есть еще множество прекрасных мест.

—         Я смогу их увидеть?

—         Только если будешь свободным.

Он не совсем понимал, что такое свобода, но тут же  решил, что теперь это для него главное.

 

Глава третья.  Испытание.

Василь Василич заболел. Он лежал в груде тряпья время от времени надрывно кашлял.

—         Может, в больницу? – нерешительно предложил Вадим.

Василь Василич замахал обеими руками.

—         Да ты что? Я – бомж, понимаешь.  Знаешь, что делают в больницах с такими, как я? — Больной   даже приподнялся и понизил голос  до полушепота, — Забирают органы: почки, сердце, мозг.  Нас же никто не хватится. Нас нет.

—         А мозг-то зачем? Он же в чужой голове не приживется?

—         Неважно… Для опытов… Лучше уж я так умру.

—         Зачем так сразу-то, — запротестовал Вадим, — ты же хотел еще нормальной жизнью пожить.

—         А я и так живу  нормальной жизнью. Вот если бы ты еще кипяточка принес от Анны Антоновны…

Первый раз за их знакомство Василь Василич перепоручил свою миссию. Значит, действительно заплохел совсем. Вадим без особого труда отыскал квартиру подавательницы, позвонил.  Дверь открыла маленькая, благообразная старушка. Бывают такие люди, которых старость не обезображивает.  Так вот она была из их числа.  Женщина старой закалки. Губы поджаты, а глаза добрые.

—         Я вот за кипяточком для Василь Василича, — почему-то смутился Вадим, протягивая  старый чайник без крышки.

—         А сам он что?

—         Заболел.

Ничего не сказала, только еще крепче пожала губы. Кивнула на дверь:

—         Заходите.

Усадив  Вадима  за стол, она поставила кипятить воду. Расспрашивала, что да как.  Потом предложила:

—         Может, в больницу?

—         Нет. В больницу он не хочет. Говорит, что органы заберут.

—         Органы заберут, — машинально повторила Анна Антоновна.  Потом вышла в другую комнату и вернулась с несколькими упаковками таблеток.

—         Возьмите хоть это.

Когда Вадим уже спускался по лестнице, старушка спросила:

—         Молодой человек, а вы кто?

Вадим не сразу ответил, стоя на ступеньках.

—         Я пишу книгу.

—         Я так и знала. Обязательно дайте прочесть, когда напишите.

По дороге обратно Вадим  думал, что хорошо было бы поторопиться с книгой.  Анастасия Антоновна ждет и другие – тоже. Ему начинало казаться, что с завершением этой книги что-то изменится.

Поджидая удобного момента Вадим стоял у дороги, задыхаясь от  смога, который висел над асфальтом. Лето – не самая лучшая пора в городе..  Даже в грязном подвале ему показалось лучше, чем на улице. Напоив своего подопечного чаем и подсунув ему две таблетки для здоровья, Вадим снова взял в руки блокнот.

Буря.

Порыв ветра принес на поляну запах большого города.  Девушка поднялась с места и посмотрела вдаль, за верхушки деревьев.

—         Что там? – Спросил мальчик.

—         Город.

—         Я там был, – отозвался  мальчик, — но больше не хочу: меня там никто не любит.

—         Когда-нибудь ты поймешь, что это не так. Люди рождаются для любви, и ты – совсем не исключение.

Мальчик с наслаждением вытянулся на спине, раскинув руки, как крылья.

—         А я, зачем я тебе нужен?

Девушка погладила ласково по светлым, по-детски мягким волосам.

—         Ты – кусочек моего сердца. Мое отражение.

—         Но я ведь не зеркало.

—         Понимаешь, мы всегда отражаемся в других. Все,  с кем ты встречался, разговаривал,  рядом жил, несут в себе  твой «кусочек».

Еще один порыв ветра принес другой запах. На этот раз девушка повернулась в другую сторону.

—         Сегодня будет сильный ветер, — сказала она

—         А как же мы? —  Встревожился мальчик.

—         Нам нечего бояться

—         А как же те, что в городе?

—         Не знаю

Когда солнце, сделав большой круг, клонилось  к западу, пришел большой ветер. Над морем бушевали волны и с бешеным натиском разбивались о камни. Ветер  рычал и метался как раненое чудовище, рвал когтями безответные стволы деревьев. От такого натиска они только ближе наклонялись к земле. Слабые ветки с треском лопались и падали.

Девушка и мальчик стояли под дубом.  Охраняя их, лесной великан опустил ветви, которые почти касались земли. Он почти не дрогнул под натиском. Только листья шелестели – как будто пели песню. Уловив ритм, девушка и мальчик тоже начали подпевать. Их голоса, как серебряные колокольчики, звенели на ветру. О чем была эта песня?

 

Вадим перестал писать и прислушался. Снаружи действительно  бушевал ветер. Он высоко поднимали занавеску у входа и гонял по подвалу запах гнили. Василь Василич на спал: он лежал на спине с открытыми глазами. Снаружи что-то грохотало и скрежетало.

— Чего нам бояться? – Рассуждал вслух Василь Василич, – Дом ведь не обрушится. Ну в крайнем случае  крышу раскроет.  А мы-то все равно дальше всех от крыши.  Зимой на третьем этаже балкон рухнул. Но не от ветра, а сам по себе. Дом-то аварийный.

Прошел час, а может, два.  Ветер прекратился. Вадим вышел на улицу, а вслед за ним стал подниматься Василь Василич. Дом, как  и следовало ожидать, не рухнул. На земле валялся  мусор, обломки кирпичей. Чуть подальше у дороги валялись обломанные ветки тополей. Кажется, что-то случилось в другом квартале, куда постепенно сходились люди. Сердце у Вадима тревожно екнуло: там как раз жила Анастасия Антоновна. На последнем этаже…

Василь Василич задыхался. Он не мог идти быстро. И поэтому время от времени они останавливались.  Никогда еще путь до соседнего квартала не был таким долгим.

Вскоре наши друзья увидели жуткую картину: огромный тополь, приподняв с одной стороны корни, как растопыренные пальцы, лежал на крыше. Сила удара была такая, что он смял кровлю. Можно было только предполагать, что творилось с потолков там, в квартире.  Василь Василич с Вадимом побежали наверх. Дверь квартиры  Анны Антоновны была открыта настежь. Внутри сновали какие-то люди.

—         Где хозяйка? – Вцепился Василь Василич в плечо одного. Капли пота стекали у него со лба.

Тот глянул злобно. Отстранился:

—         Отвали!

Василь Василич «проглотил» непрязнь и стал  к стене, вытер пот рукавом. В другой раз он начал свой вопрос со слов «скажите пожалуйста».

—         На скорой ее отвезли. Кажется, сердечный приступ…

Вадиму ужасно не хотелось возвращаться в подвал, но он  мог оставить Василь Василича одного. Тот молча опустился на свое «ложе» и отвернулся к стене. Вадим положил руку  ему на плечо, но оно даже  не дрогнуло. Минут пятнадцать он молча переживал свое горе. Потом закашлялся и повернулся к Вадиму.

—         Она спасла мне жизнь. В январе стояли жуткие морозы. Я замерз в переходе. Особенно ноги: я их не чувствовал. Выбрался на улицу и упал. Уже не было холода. Все проходили мимо… Я должен был околеть как бездомная собака. Она притащили меня к  себе: попросила помочь какого-то мужика. Представляешь, грязного, задрыпанного бомжа… Когда я  оклемался немного, то хотел  уйти. Она не пустила. Но я все равно… Сказал, что вернусь потом, выберусь  из этого дерьма и вернусь. С букетом роз. В костюме с галстуком.  Я даже деньги начал копить.  Водки – ни капли Жалко очень… У нее ведь сердце больное. Слишком большое сердце. Муж  у нее умер, а сына в Чечне убили. Он офицером был…. Единственный.

Василь Василич замолчал. Снова закашлял.

-Хочешь,  я поеду в больницу. Все узнаю, — предложил Вадим.

—         Да, Да, – бормотал Василь Василич, – езжай. Надо узнать.

Сперва Вадим решил ехать в кардиоцентр. Это почти целый час на троллейбусе. Устроившись на заднем сиденье, он закрыл глаза и увидел следующую картину из своего романа.

Полет

Высоко в небе парили две птицы. Словно купались в безбрежном просторе. Опускались и снова взмывали вверх. Потом, плавно кружась, стали приближаться к земле. Еще несколько  взмахов мощных крыльев –и они сидели на траве. Рядом с девушкой. Она протянула руки — и птицы подошли ближе. Вытянули шеи  для привычного поглаживания. Она бережно провела ладонью по блестящим перьям, принялась ощупывать крыло, приговаривая:

—         Ну вот. Все уже зажило. Ты молодец!

Птица как будто поняла похвалу. Распустила крылья. Стала важно похаживать вокруг, зорко поглядывая немигающими глазами-бусинками.

—         Совсем как павлин! Какой же ты важный! – Засмеялась девушка.

Ее смех и последнюю фразу услышал подбежавший мальчик.

—         А кто такие павлины?

—         Ну это такие птицы, которые живут на юге.

—         А ты была на юге?

—         Можно так сказать. Там жили мои и твои предки. Они передали нам свой опыт. Нужно только уметь пользоваться теми знаниями, которые у нас есть. За много-много веков, пока живут люди, столько всего накопилось…

—         Кто тебя научил лечить?

—         Я не лечу. И человек, и птица лечат себя сами. Я только могу помочь на духовном уровне. Своими мыслями и чувствами мы сами все  к себе притягиваем, как магнитом. Почему одни  люди живут долго, а другие – нет? Одни считают, что выполнили свою миссию и должны умереть, а у других  множество причин, чтобы продолжать жить. Еще умирают от ненужности и безысходности. Сами гасят свет.

—         А мы с тобой не умрем?

Мальчик сжал руки на согнутых  коленях. Он еще никогда всерьез не думал о смерти.

—         Конечно, нет.

Мальчика такой ответ полностью удовлетворил. Он не счел нужным   спрашивать что-то еще.  Вскочил на ноги, сделала крутой вираж вокруг девушки и птиц, которые тут же испуганно встрепенулись. Птицы немного разбежались и размеренно замахали крыльями. Выше, выше, еще выше.

—         Побежали! – Крикнул мальчик и помчался вслед за ними.

Он повернул голову и увидел, что девушка тоже легко поднялась. Местами сухая трава больно царапала ноги, а местами они путались в «зарослях». И вдруг все эти помехи исчезли. Теперь ничего не мешало движению. Теплый ветер свистел  в ушах, развевал волосы. Все быстрее и выше. Он даже не сразу понял, что летит, не касаясь  земли. Совсем как птица. И рядом – она. В какое-то мгновенье ему стало страшно, что сейчас они разобьются об верхушки деревьев и камнем рухнут вниз. Мальчик закрыл  глаза, а  когда открыл, увидел ее спокойное счастливое лицо. «Полет – это как быть счастливым», – решил он. Земля оставалась  внизу, и только терпкий запах луговых трав волнами набегал вверх. Небо казалось бездонным и абсолютно бесконечным. Таким, что по сравнению с ним  земля – крохотный остров.

 

Вадим вздрогнул и открыл глаза, потому что объявили его остановку. Корпуса больницы издали совсем не вселяли надежды, что он добьется желаемого. Искать здесь человека – все равно что  иголку в стогу сена. Другое дело, что ему очень нужно найти.. Проходящий мимо человек в белом халате посоветовал  обратиться в приемный покой.. Здесь  Вадим совсем приуныл. Он вспомнил, что даже не знает  фамилии.

Он стоял у белой стены в позе трех тополей на Плющихе. В голове его созревал план, как проникнуть в отделение. Заходить во все палаты. Прятаться от медсестер и врачей. Превратиться в человека-невидимку. Претвориться трупом и лечь на каталку, прикрытую простыней.  Вадим шагнул в кабинку лифта. «Все получится», — думал он про себя, — «сейчас я ее увижу. Теперь выходить». Кабина сама остановилась на шестом  этаже. Разъехались двери.. Он заглянул в глубину длиннющего коридора.

—         Вам кого? – Спросила молоденькая медсестра, проходившая с какими-то пробирками.

—         Анну Антоновну.

—         Из пятой палаты?

—         Да.

—         Вам лучше самому к ней пройти.

Лицо Анны Антоновны почти не выделялось на фоне белой простыни. Увидев Вадима, она попыталась улыбнуться, но губы предательски задрожали.

-Куда же вы теперь за кипяточком? —  то  ли в шутку, то ли всерьез спросила она.

—         Обходимся… Пару недель можно и обойтись. Вы же здесь не собираетесь зимовать? – Преувеличенно весело сказал Вадим. Больная только  кивнула головой.

—         Он вас послал?

—         Да. Просил передать, что… Как бы это  сказать… Собирается вернуться. Вот только выберется из этой «ямы».

—         А есть у нее края?

—         У кого?

—         У «ямы»…

—         Конечно.

—         А мне иногда кажется, что нет. Я ведь тоже там, хотя на улице  не живу.

—         Глупости вы говорите.

—         Перед лицом смерти глупости, молодой человек, не говорят. Я думала, что умру. Последнее, что помню – жуткий удар. Такой, что стены  дрогнули и что-то загрохотало. Я увидела  своего сына Коленьку в военной форме. Лицо такое серьезное. И губы шевелятся, как будто он сказать  что-то хочет. И все. Потом все померкло. Потом я поняла, что видела его в тот предсмертный час, когда он под  Грозном в последнем  бою… Все померкло… Я вместе с ним умерла. Уже давно. Я ведь не живу столько лет: так, существую, отбываю срок на земле. Не за чем мне жить. Муж умер, а я осталась зачем-то…

Вадим слушал с опущенной головой. Только сжимал зубы. После последней фразы он «взорвался»:

—         Как это не за чем жить? Если вы не вернетесь, то он тоже умрет. Замерзнет на улице как собака. Будет лежать до тех пор, пока не похоронят в могиле без всяких знаков. Кок будто не жил вовсе.

Он замолчал, заметив, что Анна Антоновна закрыла лицо руками. Некоторое время она так и лежала. Потом  сказала:

—         Ладно. Ладно… Я вернусь.  Нам, женщинам, обязательно нужно о ком-то заботиться. Мы так устроены.  А у вас есть дети?

—         Есть сын.

—         Пусть он никогда не будет военным. Когда Коля поступал в военное училище, я и представить не могла, что он окажется на войне. Думала, что мы живем в мирное время. Оказалось, что все не так. Война не кончается. Потерять сына –это худшее, что можно представить. Так что берегите своего мальчика.

Слова Анны Антоновны потом никак не выходили у Вадима из головы. Беспокойство росло с каждым часом. Он больше не мог писать. Не видел и не представлял никаких картин. Конечно, он вернулся в подвал. Рассказал Василь Василичу, как все прошло, а потом сообщил, что ему нужно отлучиться.

—     Иди. Иди. Мне сиделки не нужны, — проворчал Василь Василич.

У Вадима закончились все деньги, которые он нашел в сумке. Не было даже мелочи на проезд. Поэтому к своему  бывшему дому он решил идти пешком. День, как назло, выдался жарким. Последние кварталы он почти бежал, вытирая пот рукавом. Вот, наконец, знакомая до боли дверь, кнопка звонка. Таня смотрела на него, как будто перед ней возникло приведение.

—         Где Антошка?

—         Ты еще спрашиваешь?

—         Где он?

—         Я думала, что ты его украл…

Вадим не помнил,  как он спустился с лестницы. Сел прямо у подъезда.

Вслед ему бывшая жена крикнула:

—         Имей в виду, что тебя разыскивает милиция за похищение ребенка.

Меньше всего Вадима сейчас интересовала его собственная дальнейшая судьба, но Антошка… Милый Антошка и исцарапанными коленками и погрызенными ногтями. В последнее время он стал так забавно щуриться. Видимо, у него ослабло зрение. Они все собирались сходить  в больницу…. Где он теперь?

Глава четвертая. Поиски.

Выслушав суть дела, Василь Василич поспешил заверить, что ничего страшного не произошло. Искать мальчика надо, в первую очередь, в оживленных местах: на вокзале, рынке. Еще у него на примете была пара притонов, где собирались малолетки.

—         Завтра утром мне станет лучше – и  мы пойдем искать, — с полной  уверенностью заявил он.

Ночью Вадим не мог спать. Он выходил наружу, смотрел на звезды и молчаливые силуэты старых  пятиэтажек. Хотелось закурить, но не было сигарет. Ночное небо всегда его завораживало, но только не сейчас.  Побыстрее бы рассвет. Краем глаза Вадим заметил, как слева от него скользнула вниз звезда, оставляя «хвост».   «Хороший знак», — подумал он, — «надо быстрее загадывать желание».

Утром Василь Василич действительно поднялся на ноги, хотя вид у него был неважный. По его решению они отправились на  вокзал.  В половине восьмого утра странная парочка: мнимый похититель детей и смахивающий на пьяного  бомж, немытые и нечесаные, прибыли на вокзал. Естественно, что главный  вход, возле которого дежурили скучающие милиционеры, предотвращающие террористический акт, был не для них. Василь Василич по проторенным маршрутам «заходил  с тыла».. Через некоторое время они оказались в подземке с тусклым освещением и стойким запахом туалета. В одном из закоулков, рядом с камерой хранения прямо на полу сидели такие же бомжи. Василь Василич подсел поближе.

Прошло, наверное, полчаса, а он все не вставал с места.  Вадиму не терпелось продолжить поиски. Поэтому Василь Василича он встретил, не скрывая раздражения.

—         Че так долго-то?

—         А как ты хотел? Нужно же все разузнать. Как дела, кто на вокзале «заправляет».

—         Как это  «заправляет»7

—         Ну в кулаке держит: проститутки, сутенеры, торговцы  наркотиками – это же целая система. Ни пифти-фифти… А мальчишку твоего не видел никто. Может, в зале ожидания его поискать… Долго он там не просидел бы: там  менты пасут. Когда он пропал-то?

—         Не знаю, – пожал плечами Вадим.

—         Раз не знаешь, иди наверх один.  Мне туда нос казать нет резону. После здесь встретимся.

Вадим не любил вокзалы. Слишком много неразберихи. Поезда всегда опаздывают, нужных билетов вечно нет. Все люди становятся похожи  на кочевой  безобразный табор. Боятся, что опоздают на поезд, что украдут вещи. На Вадима граждане ожидающие уж точно поглядывали с подозрением. «Надо будет обязательно  побриться и постирать рубашку», — думал он, проходя сквозь ряды одинаковых кресел. Почти все они были заняты. Детей не  так много. С краю левой стороны, у окна, где кресла были отвернуты, он вдруг увидел всклокоченную детскую головку с такими же русыми волосами, как у Антошки. Вадим ускорил шаг, и сердце у него забилось чаще. Вот последний шаг… Перед ним сидел совершенно  незнакомый мальчик постарше Антошки.  У него была худая шея, руки – как спички из рукавов вязаной грязной безрукавки.

—         Дядя, а дядя, дай денег не хлебышек.  Два дня ничего не ел, – заканючил мальчишка.

Голос как будто жалобный, а глаза нахальные, вызывающие.

—         У меня нет…- попятился Вадим

—         Ну и дурак…

Мальчишка, видимо, не раз  проделывал этот трюк. Он живо вскочил на ноги и, отбежав на некоторое  расстояние, добавил еще пару нецензурных ругательств.

—         Тхы-хы, тхы-хы. Тхы-хы, — разошлась какая-то грузная тетка, выставив напоказ отсутствие двух передних зубов.  Туго натянутое на животе платье  тряслось вместе с ним.

Вадим пошел прочь. Антошка бы и дня здесь не пробыл. Иначе его «сожрали» бы здешние обитатели.

Когда он спустился вниз, то Василь Василича там не было. Впрочем, как  и здешних «жителей». Сначала он решил подождать, потом принялся его разыскивать. Совершенно сбившись с ног, он сел на перроне, куда прибывали поезда. Очередной  прибыл из Москвы. Вадим обратил внимание на молодого человека с  цветами в руках, одетого как с иголочки. Когда из вагона высыпали пассажиры, он устремился навстречу кому-то. Это оказалась девушка в брючном костюме, с волосами до плеч. Какой же счастливой и радостной казалась их встреча. Он и она что-то говорили друг другу, гладили по волосам, сжимали руки. Видимо, для них в этот момент  не существовало ничего. Они не могли заметить человека, который в этот момент наблюдал за ними. Просто так, без всяких намерений. Просто потому, что от них, молодых и счастливых, было глаз не отвести.  Над их головами витало само счастье. Которое куда-то упорхнуло от Вадима.

Молодая пара ушла, а он все продолжал сидеть. У него кружилась голова от голода   и какой-то серый туман плыл перед глазами.  Сквозь него – одна и та же мысль: «Надо искать. Искать. Искать. Как можно быстрее». Для начала  немного подкрепиться. Добыть хотя  бы десять рублей.

Вдоль перрона ходили грузчики с тележками, куда ставили чемоданы пассажиры. Вадим подумал, что он мог бы носить чемоданы в руках. Конечно, не больше двух. Как только он решил предлагать свои услуги, как назло все поезда куда-то запропастились. Поэтому пришлось подождать. Когда он наконец-то прибыл, Вадим вскочил с места, как будто у него открылось второе дыхание.

Некоторые пассажиры шарахались от него как от  чумного,  крепче сжимая ручку чемодана. Наконец, поезд из Читы привез ему  удача. Удача предстала в виде женщины средних лет, миниатюрного телосложения, которая милостиво согласилась, чтобы он донес ее чемоданы до  остановки. Последние несколько метров дались Вадиму с большим трудом. Он едва держался на ногах  с грузом. Зато его усилия были  вознаграждены двумя десятирублевыми купюрами. Похоже, что пассажирка просто пожалела бедолагу. Вадим купил себе стакан чая и булочку. У него осталась в кармане еще  какая-то мелочь.  Идти на рынок не было смысла, так как уже наступал  вечер. Выходя из вокзала, Вадим заметил вызывающе одетых девушек. Одной из них было лет четырнадцать. Не больше. Колготки  в сеточку, мини-юбки, килограмм косметики на лице – все  в классическом варианте. «Жрицы любви» стояли, выставив все свои «прелести»,  покуривали, зорко следя  за проходящими. На Вадима они не обратили никакого  внимания: не тот «клиент».

В подвал он вернулся уже затемно и услышал звуки, которые давали все основания полагать,  что Василь Василич изволит  почивать. Бросив товарища без предупреждения, он храпел теперь без зазрения совести. «А чего. Собственно. Ожидать от бомжа? Верности и благородства?» – про себя рассуждал Вадима совершенно без злобы.

Утром первое, что он увидел, был Василь Василич в полной экипировке. Он даже шляпу, заклеенную скотчем, надел. Наверное, для солидности.

—         Пошли искать что ли, – нерешительно предложил Василь Василич

—         Ты уже помог вчера, – не мог удержаться  Вадим от упрека.

Василь Василич сразу весь как-то сник и сел обратно на ящики.

— Ты что обиделся? – Спросил он.

—   Да нет.

—         Понимаешь, голодный я был. А тут Гвоздь привязался: пойдем говорит на халявный хавчик. В тринадцатой столовой уже вторую неделю дают. Ну я и пошел. За семь верст почуял дух  халявных щей.

—         Ну и как на вкус благотворительность?

—         Дерьмово. Чужая милость сладкой не бывает.  Они, толстосумы, всю жизнь воруют, а потом этими щами совесть себе усыпляют. А может, перед самим богом выгородиться хотят… Я еще подумал: может, твоего пацана там увижу…

—         Ты же его не видел никогда…

—         А мне это и не надо. Я его и так представляю. Такое же растеньице, как и ты… Губки бантиком…

—         Ну ладно, — прервал описание Вадим, — пошли уже.

Сначала Вадим с Василь Василичем пытались искать мальчика  с утра. Потом перешли на вечер. Вадим и представить себе не мог, что в городе существует столько притонов для бездомных, наркоманов, преступников. Он видел детей, которые напоминали  маленьких стариков и сутенеров, торгующих малолетними. Пережил чувство от отвращения до страха. Он испытывал некоторое облегчение от того, что ни в одном из злачных мест Антошки не было.  И в то же время  какое-то чутье подсказывало ему, что  сын жив.

Прошел месяц. Из больницы выписалась Анна Антоновна, о  чем Василь Василич сообщил однажды с загадочным  видом. Он по-прежнему попрошайничал в переходе и откладывал деньги на костюм и цветы, иногда даже не наедаясь досыта. Вадим время от времени подрабатывал носильщиком на вокзале. Он регулярно приводил себя в порядок, стирал  одежду. В общем, старался выглядеть обычным человеком, который утром вышел из своей квартиры. За все это  время он не разу не брался  за ручку и блокнот. Что-то ему мешало.

Когда  однажды он зашел к Анне Антоновне, то она в первую очередь спросила:

—         Ну как ваша книга?

—         Никак. Я  уже не пишу.

—         Жаль. А мне показалось, что вы как раз тот человек, которому  есть о чем поведать миру

—         Вот только мир не хочет  слышать

—         Услышит. А что вас потянуло к перу?

—         Не знаю. Потянуло – и все.

—         А могли вы тогда не писать?

—         Нет, – решительно заявил Вадим.

—         Вот. Вот, – обрадовалась Анна Антоновна, – это как раз то, что надо: если  можешь  не писать – не пиши. А вы – другое. Вы как раз не можете. Не ради денег или славы. У Хемингуэя  есть гениальная фраза: «будь я проклят, если напишу роман из-за того, что мне хочется есть». Я хочу вам подарить книгу Хемингуэя.

—         Да что вы, – запротестовал Вадим.

—         Не спорьте. Вам нужно немного почитать. Отвлечься. Жизнь так устроена: чаще всего она дает нам желаемое, когда мы перестаем биться головой об стену. Мне очень хочется почитать вашу книгу. Так что сделайте мне подарок. Пока я еще жива…

Вадим уходил от Анны Антоновны в некотором смятении. Едва начав чтение, он отложил Хемингуэя в стороны и стал доставать из  сумки, которую нашел на берегу, блокнот. Его обложка зацепилась за что-то. Вадим пошарил рукой и нащупал внутри обыкновенный замок-молнию. Раньше он не заметил этот потайной карманчик.  Внутри него ничего не было, кроме сложенного вчетверо тетрадного листочка.

 

 

Глава 5

Мы с тобой одной крови

Это был обычный детский рисунок, накарябанный синим карандашом.  Три человечка (палка, палка, огуречик – вот и вышел человечек) стоят, взявшись за руки. Один – большой, другой – поменьше, а третий совсем забавный:  маленький, с волосами-соломой в разные стороны. У всех на лицах улыбка, только вот у самого большого – немного кривоватая.

Вадим как завороженный смотрел на незатейливый рисунок. Он не мог решить: подсказка это или просто случайность. Если принимать во внимание, что в последнее время случайностей в его жизни не было, значит… Значит, человечек с кривой улыбкой – это он,  маленький – Антошка, а рядом… Насчет фигурки в платье он немного сомневался.

Вадим аккуратно свернул листок и положил в нагрудный карман, поближе  к сердцу. Очень уж он напоминал Антошку и его «художества». Как это ни странно, но внезапная и такая на первый взгляд неважная находка вселили в него оптимизм. Впервые за много дней Вадим уснул спокойно и снова увидел сон.

Домик стоял, прижавшись стеной к склону  холма. Видимо, этот холм, поросший травой, защищал его от ветра и холода. В одно-единственное окно проникал солнечный свет, едва ли добираясь до самых дальних уголков комнаты.  На столе,  лавке и даже на полу охапаками  лежали какие-то цветы и травы, источая самые терпкие и нежные ароматы. На тумбочке были разложены очень красивые морские раковины и несколько больших желтых листьев, какие обычно приносят  с прогулки в осеннем лесу. Дверь дома была открыта – и в него без препятствия влетали и вылетали птицы. Совершенно бесшумно в проеме двери  возникла фигура большого зверя.. Это был матерый серый волк — хозяин леса.

Мальчик, мастеривший на полу из веточек и раковин какое-то сооружение, тоже замер. Пристальные волчьи глаза, «горевшие» зеленым светом, как будто загипнотизировали его.  Вадим во сне застонал и заворочался: он хотел встать невидимой преградой между ребенком и хищником, но как ни старался, даже мог открыть глаза. Тяжелый кошмарный сон навалился на него как  черная бездна. Потом дышать стало легче: он увидел, как волк  так же бесшумно скользнул обратно. Мальчик еще несколько секунд сидел неподвижно, а потом шепнул еле слышно: «мама…»

Страх, слезы, боль разлуки — все смешалось в его душе. Он  вдруг вспомнил,  как однажды простудился зимой,  и у него было очень высокая температура. Мама всю ночь просидела у его постели, подолгу держа руку на  лбе. Какие прохладные и нежные были у нее руки.. Он то засыпал, вернее, падал в какую-то пропасть, то просыпался и снова видел ее тревожное и доброе лицо. Он не хотел, чтобы она уходила.  Почему-то именно это щемящее воспоминание «всплыло» в сознании.

—         Мама… — сказал мальчик чуть погромче. Он был готов отдать все, что угодно: море, небо и даже красивые ракушки только за то, чтобы сейчас оказаться рядом.

Возвратившись из леса, девушка застала его в слезах.

—         Ничего не говори, – сказала она, вытирая  слезинки со щек,  — я знаю, что ты скучаешь… Так и должно быть.

—         Пожалуйста… Приведи  мою маму сюда… Мы будем летать все втроем..

—         И только? Больше никого не надо?

—         Надо… Еще папу…

Всхлипывая, мальчик размазывал по щекам слезы и громко шмыгал носом. Он не хотел плакать – просто  их  было не сдержать.  Будто вместе со слезами наружу рвались все обиды и несправедливости большого мира. Слишком много несправедливостей: одному их не удержать  в маленьком сердце.

 

Парк воспоминаний

Вадим еще долго лежал с закрытыми глазами. Он знал, если перестать думать и мучительно искать решение, оно придет само. Подскажет подсознание или интуиция, или душа –как угодно можно назвать.  Одну «подсказку» он уже нашел:  рядом с ним и Антошкой – Таня. Мама всегда остается мамой. Это святое. То, что не поддается никаким объяснениям и доводам, кроме одного: голоса сердца.

 

 

 

Вадим вышел из подвала и даже не заметил, что ложе Василь Василича пусто. Он спешил к Татьяне. Когда проходил мимо старого парка, то  неизвестно почему вдруг забрел на самую дальнюю аллею. Здесь они впервые встретились. Боже мой, стоял точно такой же осенний день. И деревья тоже были желтые, и под ногами так же шуршала листва. Было  очень тихо, неправдоподобно тихо для города. Как будто желтые листья могут поглощать шум автомобилей, чьи-то резкие голоса и скрежет трамвая об рельсы. Все замолкло и поблекло. Он слышал, как шуршит ее плащ, и стук собственного сердца. Где это было? Она просто прошла мимо несколько шагов и вдруг оглянулась. Кажется, под тем большим  деревом.

В следующую секунду у Вадима перехватило дыхание, и он  захотел опереться о ствол: с другой стороны аллеи в голубом плаще и черных  сапожках на тонком каблуке шла она, тогдашняя.. Сомнений даже не было: он узнал бы из тысячи ту, что полюбил когда-то с первого взгляда.  Стук каблучков отдавался легким эхом. Вадиму казалось, что она улыбается. Ближе, ближе, еще ближе.  Сейчас она должно быть пройдет мимо и не заметит: он — это тень из другого времени. Когда она приблизилась, Вадим уловил даже запах духов. Татьяна, не глядя на него, прошла мимо и вдруг …   обернулась. Она обернулась!  Точно так же, как тогда.

—         Почему ты на меня так смотришь? – Спросила она.

—         Я боюсь, что ты исчезнешь.

Татьяна чуть наклонила голову вбок и сделала два шага назад. Они очень внимательно глядели друг другу в лицо.  «Все как тогда!» – опять пронеслось в голове.

Еще полчаса они будут бродить по аллеям, а потом пойдет дождь.. Сначала робкий и ненавязчивый, а потом  ливень. Такой  внезапный и сокрушительный, какой бывает только летом. Странный, ни на что непохожий ливень в тихую осень. Он будет держать над ее головой куртку, но все равно бесполезно. Когда же они добегут до кафе, капельки воды будут стекать по ее волосам, плащ совсем промокнет, а руки будут мокрыми и холодными. Особенно кончики пальцев. Он прижимал ее пальцы к своим горячим от волнения щекам, чтобы они побыстрее согрелись. Он вел себя как сумасшедший. Он влюбился.

— Мне нужно идти! — напоследок крикнет она и скроется в переходе.

 

Совершенно промокший, Вадим опять вышел на проспект. Он все пытался и не мог определить, в каком он  сейчас времени: том или этом. Есть ли у него потерявшийся сын или еще нет.

-Когда же построили этот магазин? – мучительно соображал он, проходя мимо большого павильона, и никак не мог вспомнить. Точно так же, как про металлические двери с кодом в подъезде. Он не знал, когда их поставили, но безошибочно набрал нужную комбинацию. Подошел к двери квартиры и, машинально сунув рук в карман куртки, обнаружил там ключ. Подержал его в руках — и  не стал вставлять в замочную скважину. Нажав кнопку звонку, услышал торопливые шаги. Это были ее шаги. Распахнув дверь, на него смотрела Татьяна. Как-то странно, непривычно.

—         Ты  не гулял сегодня в парке? – Спросила она.

Вадим кивнул.  Он заметил, что волосы у нее еще влажные.. На веревке в прихожей, раскинув рукава-крылья, сушился голубой плащ.

—         Что же ты стоишь на пороге? Весь мокрый…

—         Я.. Я не знаю, – совсем растерялся Вадим.

Татьяна взяла его за руку, как ребенка, потянула за дверь, и он почувствовал, что кончики пальцев у нее опять холодные.

Всю ночь они просидели на кухне перед чашками остывшего чая.

—         А ты помнишь, как один раз он залез под кровать и там уснул, а мы обегали всех соседей?

—         Да, да! А помнишь, как он в зоопарке ни за что не хотел уходить от слона. Говорил, что они со слоном хотят уйти в Африку.

—         Помнишь, как у него резались зубки, и он не спал всю ночь. Мы по очереди носили его на руках и рассказывали сказки. Утром мы все трое уснули, и я опоздал на работу…

—         Я все помню…- Татьяна опустила глаза. – Я чувствую, что он жив.

Вадим вышел покурить, а когда вернулся, обнаружил, что его жена спит, уронив голову  на стол. С большой осторожностью, чтобы не разбудить, перенес ее, как ребенка, на диван. При свете настольной лампы ее лицо казалось очень бледным и измученным. Вадим заметил морщинки у глаз, которых, кажется, раньше не было. А может, он не замечал. Что он вообще замечал в последнее время?

За окном светили звезды, соседи за стеной уже не подавали никаких признаков жизни, а Вадим  сидел и писал главную главу своей книги.

 

 

Глава 6

Луч с неба

Лебеди улетели. На темной поверхности  озера остались только белые перья. Когда стемнело, они стали похожи на фантастический скелет какого-то существа. Это озеро назывались лебединым, но вот уже несколько дней на нем не было лебедей, кроме одного. На рассвете, хлопая мощными крыльями, он опустился на воду, недалеко от берега. Он словно ждал кого-то. Скользил то ближе к кустам, то на середину. Он то  вытягивал горделивую шею, то наклонял ее к воде, как будто вглядываясь в свое отражение.  То кричал и хлопал крыльями по воде, то замирал неподвижно.  Так продолжалось несколько дней. Лебедь все меньше плавал и все больше замирал у берега. Он даже не поднял головы, когда в небе пролетали его сородичи, посылая на землю прощальные крики. Лебедь не ел, не пил и почти не реагировал ни на что. Он  не открыл глаз, когда у берега послышался шелест листьев  и легкий трест веточек под чьими-то ногами. Сквозь заросли кустов, прямо напротив него «выросла» человеческая фигура.

— Ты где?- раздался голос откуда-то из леса.

В следующее мгновенье ветки затрещали, и оттуда  «вывалился», как медведь, маленький человек. Теперь на берегу стояли двое.

— Что это с ним? Он заболел? — Спросил мальчик.

— Хуже: он потерял подругу. ЕЕ убили браконьеры.

—  Убили…Но зачем? — На глаза мальчика навернулись слезы.

— Ради забавы… Понимаешь, люди бывают очень жестокими.

-Теперь он умрет?

— Не знаю…

— А мы можем ему помочь?

Девушка приобняла мальчика за плечи:

— Мы теперь будем приходить сюда каждый день,  приносить крошки и разговаривать с ним.

— А он нас понимает?

-Конечно.

Теперь каждое утро у мальчика начиналось с похода к озеру. Сначала лебедь ни за что не хотел есть крошки. Они размокали в воде и шли на корм рыбам. Мальчик приседал на корточки и разговаривал с лебедем. Свой первый рассказ он начал так: «Раньше я жил в городе…»  За несколько дней лебедь привык к нему, и однажды случилось чудо: он заработал своими лапками, подплыл к крошке и проглотил ее.  В тот раз мальчик рассказывал:

— Когда у меня умерла бабушка, мама сказала, что теперь она будет смотреть на нас с небес, и что она по-прежнему нас любит. Иногда я чувствую, что она на меня сморит. У нее нет глаз, а есть такой маленький теплый лучик.

 

На маленькую кухню  в городе незаметно «вползал» рассвет. В это время в маленьком домике у холма шли приготовления.

— Можно я заберу с собой эти раковины?

— Конечно.

— А Лебедя?

— Нет. Лебедю здесь будет лучше. Но ты его можешь забрать в своем сердце.

Мальчик послушно кивнул головой.

— Мне будет плохо без него и… без тебя…

— Ты будешь о нас вспоминать… И еще..

Девушка нагнулась и внимательно посмотрела мальчику в глаза:

— Теперь все изменится. Ты знаешь больше, чем взрослые. Ты — необычный мальчик.

-Я знаю, — кивнул он.

 

 

А был ли мальчик?

Ранним утром в  квартире раздался оглушительный звонок. Татьяна  моментально вскочила и метнулась к  телефону, больно ударившись плечом о косяк.

— Это вас из пятого отделения милиции беспокоят. Приезжайте за сыном… Нашелся,  —  сообщил бесстрастный голос.

— С ним все в порядке? – Крикнула Татьяна, но в ответ послышались гудки.

Несколько секунд она стояла, машинально потирая ушибленное плечо, потом начала быстренько собираться.

— Что случилось? – Из кухни вышел заспанный и какой-то взъерошенный Вадим.

— Антошка нашелся.

Всю дорогу они молчали: как будто ночью наговорили много лишнего, что в обычной дневной жизни выглядит как-то нелепо. Вадим думал, что  скажет Антошке, когда его увидит, что они будут делать завтра.

«Все-таки хорошо, что все так закончилось. Слишком хорошо: я даже не ожидал», — думал он.

Дежурный в отделении милиции попросил их немного подождать. Хлопнула железная дверь — и по  коридору послышались громкие и шаги потише.

— Ну вот, забирайте вашего беглеца, – добродушно кивнул милиционер.

Татьяна и Вадим  переводили взгляд то на мальчика, то друг на друга. Перед ними стоял незнакомый мальчик.

— Здесь какая-то ошибка. Это не наш Антон.

— Как не ваш?

Татьяна только пожала плечами.

Милиционер тяжело и шумно вздохнул, грубовато развернул мальчика за плечо. Тот стоял с опущенными глазами.

— Так как тебя  зовут?

— Антон.

-Говоришь, убежал из дома?

Мальчик еще ниже опустил голову и плечи.

— Ну…

— Из интерната…

-Так что же ты мне голову морочил… Вот и поедешь опять в свой интернат…

Милиционер  крепко держал мальчишку за руку, словно бы опасаясь побега. Потом   другим тоном продолжил, обращаясь к Вадиму с Татьяной:

— Вы уж извините… Вот поймали в «бомжатнике». По возрасту вроде бы подходит., Антоном зовут, а фамилию он сказал, что забыл.  Про папу с мамой  «заливал»..

Вадим с Татьяной стояли в нерешительности, как будто сейчас им выведут еще одного мальчика: их Антошку.

— Не переживайте, — продолжал милиционер,-  и ваш найдется. У нас таких беглецов пруд пруди. И  че им дома не хватает: компьютер, телек, конфетки -баранки всякие.. Балованные очень.

— Слышь, Антон, а почему в интернат-то попал?

-Мамку родительских прав лишили.

— А че бежал?

Антон молчал.

— Плохо тебе там было? Вам государство все предоставляет: учись, питайся,  в летнем лагере…

— Плохо.

— Ну, уж придется привыкать…

Вадим с Татьяной вышли из дверей отделения и пошли по аллее. Неожиданно Вадим бросил «подожди» и вернулся назад. Прибежал через несколько минут, запыхавшись.

— Ты зачем?- Спросила Татьяна.

— Адрес интерната узнавал.

— Зачем? Ты думаешь, наш Антон не найдется? – В голосе Татьяны скользнула нотка раздражения.

— Найдется. Просто знаешь… У каждого должна быть семья.

 

В их квартире стояла оглушительная тишина. Такая, от которой холодеет внутри и становится так тоскливо и неуютно, что хоть волком вой. Они вдруг остановились у дверей, не раздеваясь и не разуваясь. Татьяна нервно теребила край шарфа.

-Ты знаешь, о чем я подумала?.. Давай вернемся и заберем этого мальчика.

— Не знаю… Вряд ли нам его дадут. Надо в интернате договариваться. Документы какие-то оформлять, – засомневался Вадим, одновременно испытывая чувство облегчения. Как будто камень с души свалился. Он посмотрел на жену с нежностью.

— Ну я тебя прошу… Хотя бы на несколько дней, а потом видно будет.

Быстро спускаясь по лестнице, они не умолкая разговаривали друг с другом. Словно бы опять рухнула стена между ними.

— Вдвоем им  будет веселее. Они даже похожи немного, правда? И  имена одинаковые, —  рассуждала Татьяна.

— Конечно, веселее. Двое Антошек – это здорово.

В  отделении все прошло как по маслу. Знакомый милиционер сначала было заартачился, потом махнул рукой:

— Ладно. Пусть хоть  пару дней поживет как человек.

В глубине коридора скрипнула и грохотнула дверь.

«Как преступника держали», — пронеслось в голове у Вадима. Преступника, у    которого одна вина: попались не те родители. Он почувствовал острую жалость и решил, что в жизни этого мальчишки никогда больше не будет решеток и железных дверей. Он все для этого сделает : «в лепешку» разобьется, если надо.

Все дорогу Антон не поднимал глаз. По нему вообще трудно было угадать, радуется он или наоборот. На все вопросы отвечал односложно: «да» или «нет».

— Это наш дом,  – рассказывала Татьяна, — теперь ты будешь здесь  жить. Сейчас мы поднимемся на…

Она не закончила фразу.  Застыла на месте, как пригвожденная. Вадим налетел на ее спину и тоже  не поверил своим глазам. У подъезда сидел их Антошка и что-то преспокойно раскладывал на скамеечке. Он вздрогнул и поднял глаза в тот момент, когда Татьяна выдохнула:

— Господи.. Антошка!

В следующий момент сын держался за руку Вадима и успокаивал:

— Мама, ну не плачь! Я же  вернулся!

— Да, да. Я не плачу.. Это так, —  старалась унять непрошеные слезы Татьяна.

За всей этой сценой изумленно наблюдал другой Антошка. Спустя несколько минут, он спросил:

— Теперь вы меня назад отведете?

—Почему?

— Ну, ведь ваш сын нашелся.

 

Глава  седьмая

С любимыми на расставайтесь.

Это был одновременно их и не их Антошка. Из своего рюкзачка он достал морские раковины, шишки, засушенные цветы с тонким, едва уловимым ароматом, и перо лебедя. Это перо он пристроил у изголовья своей кровати. Он почти ничего не ел,  в отличие от другого Антошки, который «опустошил» холодильник.

— Завтра же иду устраиваться на работу, — говорил Вадим,- теперь  нам двоих кормить.

— И кем же?- Спросила Татьяна, расставляя тарелки по местам.

— Да хоть грузчиком!

— А стихи?

— А что стихи? Одно другому не мешает.

Они еще немного посудачили  по поводу работу, а когда заглянули в комнату, увидели, что их Антошка рисует что-то, а другой стоит за его спиной с величайшим изумлением на лице.

— Давай не будем их беспокоить, – предложил Вадим.

Готовясь ко сну, Татьяна спросила у Антошки:

— А что ты рисовал?

— Живые картинки. Они теперь у меня в голове.

— Дашь посмотреть?

— Конечно!

Татьяна никогда еще не видела таких необычных картинок. Море на них переливалась всеми цветами синего, бардового и лилового. Деревья тянули вверх свои ветки – руки навстречу солнцу. Над лесным озером, то ли в сгущающейся тьме, то ли в синем  густом воздухе белели два изящных лебедя.

— Завтра я нарисую еще. И буду среди них жить, – предупредил Антошка.

Татьяна погладила его по голове и поцеловала в щечку. Потом подошла к другому Антошке, хотела сделать то же самое, но он  спрятал лицо под подушкой.

-Не переживай, — спустя некоторое время успокаивал ее Вадим, – просто  нужно время. Он не привык. Нам всем нужно запастись терпением.

 

Прошло несколько недель, прежде чем приемный Антошка рассказал, что его уже два раза забирали из интерната и каждый раз возвращали назад.  Это потому, что он «не слушался». Вадим устроился на работу, а Татьяне пришлось  немало походить по кабинетам, чтобы оформить семейно-воспитательную группу. Заведующая в интернате сказало прямо:

— Я вам не советую. Мальчик очень трудный. Но вам решать…

Антошка продолжал рисовать. Теперь у него уже накопилась целая стопка рисунков. Вадим с Татьяной решили, что надо обязательно показать их какому-нибудь искусствоведу.

Откладывая самые лучшие, Вадим натолкнулся на листочек в серых тонах. На переднем плане маячила фигура в шляпе со свисающими полями, залатанной одежде и ботинках, обмотанных веревками. Лицо под полями — почти не разглядеть.

— Откуда ты взял?…

Вадим невольно повысил голос, – и Антошка испугался и убежал на кухню.

Несколько минут он сидел  над рисунком, разглядывая каждый штрих. Сомнений быть не могло: Антошка нарисовал Василь Василича. Видимо, он напомнил, о чем нельзя было забывать.

На улице темнело, но несмотря на это, Вадим засобирался.

— Ты куда? – Удивилась Татьяна.

Вадим подошел, обнял за плечи:

— Не беспокойся. Приятеля нужно навестить.

На улице срывались с неба и кружились первые снежинки. Вадим с беспокойством подумал, что в подвале, наверное, неимоверно холодно. Когда он видел Василь Василича в последний раз, тот все время кашлял.

— Какой же я, неблагодарный! Все время только  о себе! —  корил себя Вадим.

В последнее время на него столько всего «свалилось»: поиски, работа, семейные дела, мальчишки, — что о прошлом он и не  вспоминал. А может, и стыд не давал вспоминать: когда-то он мог запросто бросить сына и жену, просто исчезнуть из их жизни – и все. Мечтал о свободе: свободно думать, действовать, стихи писать. Призрачность какая-то, иллюзия, которую сам себе придумал

Обуреваемый такими мыслями, Вадим добрался  до  того самого подвала. Внутри  было совершенно темно, и только слышно, как капает вода с какой-то трубы. Василь Василич частенько говорил, что дом аварийный.. Вадим чиркнул спичкой, которая осветила ящики, тряпье, подобие стола у стены. Потом снова все погрузилось в темноту.

— Есть здесь кто-нибудь?

Голос Вадима прозвучал как-то нелепо и неприкаянно. Чиркая одну спичку за другой, он подошел к «ложу», где обычно спал Василь Василич. Ему показалось, что там кто-то лежит.

Вадима даже  бросило в холодный пот при мысли,  что его рука может наткнуться на окоченевшее тело.. И все-таки он, превозмогая отвращение, коснулся тряпья. Оно было влажным и прогнулось под рукой: на «ложе» никого не было.

Знакомой дорогой он отправился к дому  Анны Антоновны, отгоняя от себя мысль, что теперь в ее квартире могут жить другие люди. Интуиция, которая столько раз выручала, на этот раз молчала. Просто предательски молчала.

— Ах, это вы!- Ему улыбалась с порога живая здоровая Анна Антоновна!- А мы вас заждались! И думать не знали, где вас искать?

— Мы – это…

Вадим вдруг смутился. Ему стало как-то неловко спрашивать дальше,

словно он «лезет» в чужую жизнь.

— С Василь Василичем, – кем же еще?

— А он…   Где?

— Ванну принимает. Да вы проходите. Сейчас чай будем пить.

Вадим сразу даже не узнал своего приятеля. Василь Василич вышел в  большом махровом халате, распаренный, с красными щеками. Он как будто пополнел и  стал выше.

— Ну, наконец-то, – раскрыл он свои широкие объятия, — вижу по глазам, что  нашел сына. Иначе бы не пришел. Точно?

— Даже не одного, а двух.

— Это как так? Рассказывай.

Когда Вадим закончил рассказывать, за окном уже зажглись звезды, и ему  нужно было спешить домой.

— Ты вот что…. – на прощание сказал Василь Василич, – ты парня этого, с интерната, обязательно к нам приведи. Уж я-то знаю, как с ним нужно. Сам в такой переделке побывал.

Вадим клятвенно пообещал, что в следующий раз придет с мальчишками, и  побежал к  трамвайной остановке. Он очень боялся, что Татьяна  будет беспокоиться.

Через месяц состоялась первая  Антошкина выставка.

— Это изумительно! У кого брали уроки?- поинтересовались в галерее.

Выставка получилась красочная и какая-то светлая. Первой на стене висела картина: девушка с развевающимися волосами и взглядом Мадонны. От ее лица как будто исходил свет, который так легко спутать с любовью.

А утром подул ветер. Он  подхватил с асфальта мятые бумажки, голубиные перья и обрывок газеты. Он разогнался, как расшалившийся мальчишка на  самокате. Он принес еле уловимый запах реки и обещание будущего снега. Он прыгал с крыши на крышу, от одной вершины к другой. Он пригнал  с собой целую кучу взбитых в пену облаков  и хотел заставить кланяться ему.

Вадим вышел на балкон покурить, но так и стоял с забытой сигаретой в пальцах. Он слушал. Сквозь порывы, врезавшиеся в бетонную стену, звучала другая неведомая  музыка. О чем она была?  О великом искусстве просто жить  и радоваться жизни, о внутренней силе и великой любви.  Он вдыхал запахи, которые смешались в  причудливый  «коктейль». Запах дальних дорог и чьей-то другой жизни, засыхающей терпкой полыни, бензина и жареной картошки к завтраку.

Дверь скрипнула – и на балкон в курточке поверх  пижамы и маминых тапочках «выполз» Антошка. Ветер задувал  ему волосы вперед, и от этого он походил на взъерошенного воробьеныша. Он прижался к папе и сосредоточенно смотрел вдаль, на небо.

Антошке хотелось летать. Ветер – его союзник. Вот бы полететь вместе с ним над крышами, лесом и морем, которого он теперь не боится. В  сердце нет страха. Если подняться  сверху над облаками, то они будут похожи на сладкую вату, которую ему как-то покупали в цирке.

Антошка вздохнул, потому что взрослые не знают, что могут летать. Здесь, в городе, он должен жить по их законам.

«Наверное, папа чуть-чуть знает, – думалось ему, – папа пишет в  толстой тетради, а потом глаза у него становятся какими-то лучистыми».

Может быть, он догадывается обо всем, что с ним произошло. Знает про девушку, озеро, море и волка, и все остальное.

— У меня хорошая новость, — сказал папа.

— Какая?

— Лебедь все-таки улетел…

— А почему… это хорошо?

— Он мог бы погибнуть один зимой.

Антошка помолчал немного.

— Правда, хорошо, что он не погиб?

Вадим ничего не ответил. Только прижал к себе растрепанную головенку. Ветер рванулся в еще одном бессильном порыве и устремился ввысь. Камень, брошенный в небо. Вместе с ним в заоблачное бесконечное пространство, вопреки законам притяжения, взлетел сухой лист с  «застывшим» от ужаса муравьем.

Валентина Дорн

Притча о трех цивилизациях

Опубликовано автором
Ответить

Бог создал первых людей и поселил их в раю. Люди вкусили запретный плод с древа искушения, и за это были низвергнуты на землю, где познали голод, холод и страдания.
Люди преумножили такие пороки, как алчность, ненависть, жестокость, лицемерие, трусость и другое. Брат убивал брата, жены и мужья прелюбодействовали и предавались разврату, дети страдали от болезней и погибали. Не было между людьми согласия и сострадания, почитания заповедей Господних, уподобились они скотам, живущим потребностями тела. Тогда послал Бог великий потоп на землю, и огромные волны смыли деяния рук человеческих и самих людей. Спаслись только праведники. Так погибла первая цивилизация небожителей.
Постепенно люди снова стали населять землю. Они построили дома, города, постигли ремесла и науки. Люди сделали множество изобретений, среди которых самым страшным стало оружие. Разгорелись конфликты и войны между народами за природные богатства земли. Ученые изобретали все более совершенное оружие, а люди хотели все новых богатств. Они истребили народы, которые не изобретали оружия, стали черствыми и жестокими. Между народами постоянно велись войны. Гибли и страдали мужчины, женщины, дети. Так продолжалось до тех пор, пока не разгорелась самая последняя война. Земля содрогнулась, пламя поднялось до небес, пелена и пыль закрыли небо. Так погибла вторая цивилизация воинов. Но глубоко в недрах земли осталось несколько людей, с которых начался новый отчет времени.
Прошло много лет, прежде чем израненная мертвая земля снова стала годна для жизни. Люди снова построили города и поставили достижения науки и разума человеческого себе во служение. Они повернули вспять реки и почти исчерпали все природные ресурсы из недр земли. Они вырубили леса, разместили на земле тонны отходов, загрязняющих почву и воду. Воздвигли дворцы, в которых телу было тепло, удобно и комфортно, Произвели огромное количество устройств и средств передвижения, не принимая во внимание их вредное воздействие на окружающую среду. Все свои дни они заполнили заботами о добывании новых материальных благ.
И упали на землю мертвые птицы, и выбросились на берег огромные рыбы из океана, еще не истребленные людьми. Высохли деревья, каждый день стали случаться пожары, наводнения и землетрясения. Жертвам природных катаклизмов не было числа. Земля избавлялась от цивилизации потребителей. И настал последний день для третьей цивилизации.
А в какой цивилизации живешь ты?

Валентина Дорн

к 70-летию депортации советских немцев

Опубликовано автором
1

Потерянная родина

От его маленькой родины ничего почти не осталось.  Вместо домов – полуразрушенный фундамент, вместо улиц – пыль и бурьян, вместо счастливых безмятежных картин детства – отрывочные  и обжигающие душу воспоминания.

Спустя почти семьдесят лет мой отец – Дорн Эрик Эдуардович все-таки вернулся в родное село Вальтер, которое после войны стало именоваться Гречихино. О прежних временах здесь напоминала только кирха, которая уцелела каким-то чудом. Поблекшие облупившиеся купола бесстрастно взирали в небо.

Он и не мог помнить родину: когда советских немцев вывезли отсюда, отцу было всего лишь  три года.  Он стал одним из  почти что 179 тысяч детей, которые подверглись депортации. Всего же потенциальными пособниками фашистов были признаны 377 тысяч граждан немецкой национальности. С этого момента  с ним обращались как с настоящими преступниками. Огромное количество узников ГУЛАГа было призвано в ряды советской армии. На их место  попали новые «рабы» — советские немцы. Чудовищная уничтожающая  машина работала теперь  против них.  Цель ясна и понятна: уничтожить морально и физически.

То, как они покидали дом, отец не помнит. Позже родные рассказывали, что весть о выселении для них была как гром среди ясного неба. Сентябрь для земледельцев  — это то время, когда день год кормит. Еще не собрали весь урожай, не намололи муки, из которой пекутся  чудесные сдобные пироги и делаются галушки.

Накануне отъезда  в страшной суматохе женщины старались напечь побольше хлеба в дорогу, а мужчины забивали свиней. Коровы, бычки, козы, куры- вся эта живность осталась на произвол судьбы.  Во дворах  страшно выли собаки.

С собой много не возьмешь, но  мама отца – Лидия Ивановна ни за что не захотела оставить швейную машинку «Зингер».  Позже эта машинка помогла им выжить на севере: поскольку не было обуви, из старой одежды тетушка шила толстые «бурки». Иногда принимала заказы, за которые платили едой. Но это было уже потом, когда их привезли в поселок Горки  Ямало-Ненецкого автономного округа, где помимо коренных жителей – хантов жили, а точнее выживали, только всякие ссыльные. Севернее — только белые медведи.

До этого вся семья: мама Лидия, отец Эдуард и двое сыновей: Эрик и  Володя  целый год прожили в селе Паново, на постое у русской семьи. Потом отца забрали в трудармию, на лесозаготовки где-то под Омском, а  мать с сыновьями посадили на теплоход, который плыл по Оби около десяти дней.  Маленький Эрик убегал на палубу, ложился на живот и смотрел, как нос судна «разрезает» волны. Он мог так лежать  долго, пока не  поднималась суматоха из-за его исчезновения.

Когда они  прибыли на место, их разместили в местном клубе.  Сдвинули  скамьи сиденьями вместе, спинками поврозь, чтобы  на них было можно лежать. Одно из самых ярких воспоминаний детства:  женщины, а вместе с ними и мама, ушли на работу, а  в клубе оставались дети под присмотром пожилой  немки.  Неожиданно началась гроза.  Гром гремел  и молнии сверкали так, как будто наступил конец света.  Испуганная ребятня забилась под скамейки, некоторые  громко плакали. Конец света не наступил: просто это был конец их относительно спокойной и размеренной жизни. Им предстояло пережить самую страшную и суровую зиму в их жизни и не умереть от голода.

Из клуба нужно  было куда-то расселяться, и женщины  на склоне холма начали рыть землянки. В наспех  обустроенной  такой «норе» жили по пять-шесть человек, спали на чем придется.

Вообще-то  немецкие семьи привезли сюда на рыбный промысел. Женщины сами гребли веслами, вытаскивали сети, — одним словом, выполняли работу, которая не каждому мужчине по силам.  После двух  лет работы на веслах заболела ревматизмом тетка, слегла, а вскоре и умерла. Матери повезло больше: ее поставили поваром в детский сад. Но вечером она вместе с другими шла грузить рыбу. Один раз по шатким мосткам  она не удержала в руках тачку, которая резко потянула ее в сторону, и упала прямо  в холодную воду.  Будучи в  теплой одежде, мать все-таки сумела доплыть до берега.  Вернулась домой  мокрая, озябшая.

— Ничего. Ничего страшного, —  успокаивала она мальчишек, едва шевеля посиневшими губами.

Рыбы ловили и грузили много, но ее под страхом смерти брать было нельзя. Только иногда  тайком  рыбу приносили русские ссыльные, да из столовой матери разрешали взять рыбьи головы и  кости, из которых она варила холодец. Иногда кто-нибудь полулегально приносил  из зверосовхоза  замерзшие тушки лис. Вообще-то в лучшие времена лис не ели, от них брали только мех. Теперь и они были навроде деликатеса. Если уж совсем ничего не было, ели картофельные очистки.  Особенно тяжело пришлось, когда мать потеряла продуктовые карточки, которые выдавали переселенцам. Это мучительное чувство голода, которое не покидает даже во сне. Лучше не думать о еде, но в воображении рисуется тарелка с галушками, ломоть ароматного хлеба с вареньем…

В Горки с большой земли пароход с провизией прибывал только один раз в год повесне.

Это  был настоящий праздник: взрослые и дети таскали мешки и коробки. Иногда, уже после войны,  в коробках оказывались помидоры и огурцы. После распределения витаминное лакомство съедалось очень быстро. Самая распространенная болезнь,  от которой страдали все переселенцы, —  цинга. Многие умирали, не выдержав столь суровых испытаний голодом и холодом.  В этом отношении детям было проще. Их запаса жизненной энергии и устремленности в будущее вполне хватало для того, чтобы не падать духом. В Горках семья прожила до  1956 года. К тому времени они уже построили свой дом, о котором стали задумываться, когда приехал отец.

Другая жизнь

Эдуард Христианович попал  в трудармию где-то под Омском. Рассказывал, что держали их как преступников за колючей прволокой. Стерегли с собаками, оружием, выгоняли на поверку. Работали по двенадцать часов в сутки. Кормили плохо. Когда стояли морозы, бараки толком не прогревались. Иногда вечером улягутся на нары, а утром уже проснутся не все.  Трудоармейцы привыкли к смертям. Иногда они  скрывали  труп, чтобы на умершего дали паек.

У Эдуарда Христиановича был  свой секрет, который  помог ему продержаться в этом аду как можно дольше. Вечером он снимал с ног намокшие портянки и расстилал их на нары. Под теплом его тела они высыхали к утру, и он выходил на работу с сухими ногами. Он хорошо усвоил это правило: ноги нужно держать в тепле.

Когда стояли  сорокоградусные морозы и эта уловка не помогла. Однажды он упал прямо по дороге к лесозаготовкам.  Конвоиры  презрительно глянули в сторону доходяги и решили  с собой не тащить. Может, звери какие лесные «подберут».

По воле случая его случайно обнаружила у дороги женщина из деревни.  Бог знает как (наш дед был высоким и жилистым) она дотащила его до дома и выходила, поставила на ноги.

Когда он немного окреп, то сам ушел обратно в лагерь. Некуда ему было податься без документов. Да и не хотел подвергать опасности русскую женщину.

Весной стало полегче. Эдуарду Христиановичу даже разрешали иногда покидать лагерь. Он числился на хорошем счету  как работник, поскольку был умелым столяром и плотником.  Своей спасительнице он иногда приносил дров и помогал по хозяйству.

Получается так: государство с  его сталинским режимом обрекло деда на смерть, а спасла обычная женщина  из народа, которая увидела в нем не врага, а несчастного умирающего человека. Я думаю, что огромное количество советских немцев выжило  только благодаря  простым русским людям, которые разделяли с ними и кров, и скудный кусок хлеба. Ну не были они для них пособниками врага!

Деда отпустили на побывку к родным только в 1947 году. Он очень не хотел уезжать,  и они добились, чтобы  руководство рыболовецкой артели «выписало» его себе как  столяра.

Дом они себе построили деревянный, добротный.  С утра отец уходил на работу и оставлял сыновьям  штабель досок, которые нужно было  отстрогать рубанком. К вечеру болели руки и спина, а у верстака лежал ворох стружек. В это время отцу было девять лет.

На скудной северной еде ростом он не выдался, но всегда мог постоять за себя. На севере слабохарактерные вообще не выживают. Весил он всего-навсего шестьдесят килограммов, но  таскал семидесятикилограммовые мешки с мукой на спине.  В одну навигацию его взяли на судно матросом. В тот раз он сумел  контрабандой привезти домой целый мешок муки.  Это был самый ценный трофей, который удалось ему добыть!  Муку принесли ночью и спрятали.

После всего, что с ним произошло, родители  много чего боялись и не хотели вспоминать и рассказывать, как все было. Как ехали в  «телячьих вагонах», облитых нечистотами, которые выплескивали на ходу поезда. Как умирали их близкие и родные, как замерзали и голодали.  Мой отец и его брат  уже не говорили по-немецки, как их родители. В них «вытравили» все, что напоминало бы о их национальности.

Дедушка с бабушкой долгое время прожили в поселке Глубокое Восточно-Казахстанской области.  Я помню, как мы приезжали к ним в гости. В доме у бабушки всегда была идеальна чистота и порядок. На высоких перинах торжественно  лежали подушки под кружевными накидками. Тишину дома нарушал только бой часов, которые мне казались ужасно громкими.  Дом бабушки с дедушкой с занавесями, накидками и закрывающимися ставнями мне напоминал какой-то музей, где нельзя громко кричать и бегать.

Дедушка что-то вечно мастерил в своей мастерской, а бабушка в летней кухне готовила что-нибудь вкусненькое. Она очень хорошо готовила немецкие блюда: капусту со свининой и булочками, которые «созревают» на пару, пироги с «крошками» и еще много всякой вкуснятины.  Некоторыми ее рецептами пользовалась и моя русская мама, и я до сих пор.

Бабушка разговаривала по-русски с акцентом. Я помню, как она мне говорила:

— Бог не дал мне девочку.  У меня одни мужчины. А тебе надо кушать побольше…

При этом она смотрела на меня с каким-то сожалением. Мне казалось, что я такая маленькая и худенькая не оправдываю ее представление о  хорошей девочке.

Бабушка Лида умерла от рака, когда они уже переехали к нам, в Волгоградскую область.  Дед  Эдуард  больше десяти лет жил один. Он привык справляться с трудностями. Когда продуктов в магазинах не было, и их давали по карточкам, дед  ночью занимал очередь за молоком и  стоял в длинных очередях, где отоваривались карточки. Он продолжал выживать.  Он не мог сидеть дома без дела. В свои девяносто лет он каждый день ходил по гостям и по магазинам. Только когда у него заболела нога, он слег и больше уже не поднялся. Такой вот сущий пустяк подвел нашего несгибаемого деда.

Отцу сейчас  семьдесят три года.  Он тоже не привык сидеть без дела. Вечно что-то мастерит, ремонтирует, пилит, строгает. В своей жизни он построил не один дом и посадил не одно дерево. Несмотря ни на что он сохранил в своей душе этот настрой на добро и созидание.

Валентина Дорн