Вместо эпиграфа: «Передним фасадом обращен он (флигель) к больнице, задним – глядит в поле, от которого отделяет его серый больничный забор с гвоздями. Эти гвозди, обращенные остриями кверху, и забор, и самый флигель имеют тот особый унылый, окаянный вид, какой у нас бывает только у больничных и тюремных построек».
А.П. Чехов «Палата №6».
Страшно (и далеко не всем по карману) обращаться в платную разрекламированную клинику: назначат кучу анализов, и ездить придется долго, поскольку каждый анализ и визит – это деньги. Еще страшнее — в поликлинику по месту жительства: насидишься в очередях, нахватаешься «позитива» и от возмущенных пациентов, и от медперсонала, у которого нервная нагрузка высокая (работа с людьми – это всегда нервы), а зарплата низкая.
Здоровье граждан – это наше все. Подобными заявлениями наши общественно- политические деятели пытаются «делать» себе рейтинг. Хорошо еще что-нибудь такое завернуть про «модернизацию здравоохранения», «стратегические задачи отрасли», «создание новых возможностей для оказания высокотехнологичной медицинской помощи» и так далее. Можно много важных и внушительных слов подобрать, и цифр – тоже. В Волгоградской области на ремонт больниц в 2011-2013 гг. выделено около 1 млрд. руб., закуплено новое медицинское оборудование на 2,7 млрд. руб., внедрены новые информационные системы на сумму 273 млн. рублей.
Лично мне крупно не повезло: видимо, большая модернизация прошла мимо тех лечебных учреждений, где довелось побывать. В нашей районной больнице и полклиннике основной способ диагностики – ручной. Потрогали, «помяли» руками живот на низкой жесткой кушетке, которую занесли в отделение «скорой помощи» много лет назад, после открытия больницы, и не нашли ничего серьезного. Это я о сыне, которого привезли мы сами с острой болью. Дежурный врач посоветовал принимать «лактобактерин», чтобы живот не болел, и что — нибудь обезболивающие. Вот мы и поехали обратно домой. С оптимизмом и верой, что все у нас будет хорошо. А драгоценное время уходило. На следующий день едва « пробились» к педиатру (один врач – и десятки детей и мам) – и снова «ручной метод» уже на другой кушетке. В общем, когда мы приехали по «назначению»: к врачу-урологу в Волгоградскую седьмую больницу, он пришел в шок: а где же вы были раньше? Здесь без операции не обойтись.
В больнице даже оказался аппарат УЗИ (к слову, ультразвуковое исследование было изобретено аж в 1942 году) и человек, который может с ним работать. Здесь нам повезло: нашелся и хирург, и анестезиолог. Операцию организовали быстро. Сорок минут под общим наркозом, семь швов и назойливая мысль у меня в голове: ну почему мы здесь оказались не два дня назад, когда всего этого можно было еще избежать, а только сейчас? По чьей вине эта боль, кровь и последствия на всю жизнь у моего ребенка?
Конечно, сейчас эти строки пишу не я: это эмоции и слезы, которые мне всегда мешают быть беспристрастным, суровым журналистом.
Отделение урологии в огромном больничном комплексе с первого же взгляда вселяет мрачные мысли. В палате с обшарпанными стенами — девять железных коек, три тумбочки (одна на троих), одна лампочка, которая горит. Вещи стояли в пактах под кроватью. «Тощие» матрасы (если даже положить три или четыре – это не спасет положение) заставили меня вспомнить про кушетку в отделении «скорой помощи»: скорее всего, они ровесники. Одеяла лучше не трогать: они уже наполовину истерлись и превратились в пыль. Поэтому на всех предметах, которые мы потом забирали домой, лежал серый слой пыли. Подушку и одеяло мы привезли из дома, а вот матрас не решились. Честно говоря, не было у нас такого матраса на железную койку. Кровать «ликвидировали», когда не стало бабушки. Может быть, эти койки в больницах от наших умерших бабушек?
А помните, какие показывают палаты в импортных, да и наших сериалах, которые тоже стремятся к идеалу. Лежит себе больной на белоснежной постели, рядом – моргающие «кнопки» от аппаратуры, цветы в вазе. На стене перед глазами – экран телевизора. Наш четырнадцатилетний сын несколько дней почти не мог вставать и часами разглядывал потолок в желтых разводах. Когда он смог сидеть, мы привезли ноутбук, но единственная электрическая розетка оказалась в другом углу палаты.
Вместе ним в палате лежала женщина с четырехмесячным ребенком (естественно, детской кроватки никто не предусмотрел), и девочка, перенесшая тяжелую операцию, с катетером. Палаты на «мужские» и «женские» здесь не делят, хотя урологическое отделение. Добавьте сюда духоту, жар от батареи, которая, несмотря на март, топилась по-зимнему, и то обстоятельство, что окно открыть нельзя, поскольку под ним грудной ребенок.
С утра и до обеда стоял вой и грохот (в подобных больницах вечно что-то ремонтируют, но они редко становятся от этого лучше). А у окошка «раздаточной» в коридоре рычал и подпрыгивал холодильник — «ветеран».
Когда сын только-только начал «отходить» от наркоза и еще плохо соображал, он спросил:
-А когда меня выпишут?
Что мы могли сказать, зная, что швы обычно снимают только через неделю? Суровые больничные условия сильно его посуровили. На все вопросы по телефону он отвечал немногосложным «ну да». А когда мы приезжали навестить, смотрел с тоской и надеждой на чудо: а вдруг мы сейчас его заберем в прежнюю обычную жизнь?
Он настал не скоро, этот долгожданный день выписки, но прежней жизни уже не было. Мы изменились, и он — тоже. И менялись до этого, попадая в другие подобные больницы. Нам, собственно, не впервой.
Поделюсь некоторым соображением. Давным-давно, вскоре после рождения старшей дочери, мне однажды пришла в голову мысль, которая сначала показалась очень страшной: оказывается, дети, которых мы даем миру, не нужны никому, кроме нас – их родителей. Стена равнодушия и общие слова: модернизация, поддержка. И когда я это поняла, стали понятнее многие вещи, которые с нами происходят. Лучше не попадать в больницу в выходные и праздники, да и в будние дни, и вообще в нашей стране лучше не болеть.
Обнадеживает одно: в глазах женщины – уролога, которая нас принимала, я заметила жалость и человеческое участие.